Книга Дверь в зеркало - Елена Топильская

– Чаи гоняете, – сказала она низким, хрипловатым, удивительно приятным голосом, – а работать кто будет?

Антон ожидал, что Таня одернет эту бесцеремонную посетительницу, вошедшую без стука, с сигаретой в руке, но Таня ей дружелюбно улыбнулась. Посетительница и вправду располагала к себе. На ней был очень хорошо скроенный черный костюм с белоснежной блузкой, пышные рыжие волосы забраны были в небрежный пучок, который добавлял шарма в ее облик; стройные ноги обуты в черные туфли на немыслимой шпильке, а косметика на лице удивительным образом подчеркивала не ее возраст – сколько ей лет, Антон на глаз не взялся бы определить, – а жизненный опыт и ум.

Да, это Женщина с большой буквы, подумал Антон, не в силах отвести глаз от дамы.

– Антонина Григорьевна, налить вам чайку? – спросила Таня, и до Антона дошло, что эта дама – вовсе не посетительница, а следователь прокуратуры, его наставница. Вот уж никогда бы он такую женщину не ассоциировал с прокуратурой, встреть он ее на улице; у него о следователях прокуратуры было несколько иное представление.

Вдобавок от нее повеяло какими-то шикарными духами. Какими – Антон определить не смог, но то, что аромат был из дорогих, сомнений у него не вызвало, слава Богу, мать его научила отличать дорогие духи от дешевых.

Антонина Григорьевна затянулась сигаретой (вообще Антон курящих женщин не любил, но должен был признать, что у его наставницы элегантная манера курить), уселась нога на ногу, продемонстрировав изящные лодыжки, и внимательно рассмотрела Антона. Таня тем временем налила ей чаю в красивую чашку с блюдцем – а Антона поила из кружки, и подвинула к ней печенье. Антонина Григорьевна поискала глазами, куда затушить сигарету, и Таня тут же поставила перед ней пепельницу.

– Это тебя мне выдали в рабство? – спросила наставница у Антона, завороженно следящего за ее движениями.

Он хотел было возмутиться – какое, мол, рабство, но не смог, просто кивнул.

– Фамилия? – спросила наставница. Она говорила очень доброжелательно, но Антон, засмотревшийся в ее красивое лицо, вдруг понял, что она именно следователь, причем очень хороший. Он пока не разобрался, то ли дело было в манере спрашивать, то ли в манере слушать, но ему хотелось отвечать.

– Корсаков, – послушно ответил он.

– Понятно, – сказала наставница, не меняя позы. – Сынок Нины Урусовской.

Антон поразился.

– Откуда вы знаете? – спросил он. – У нас ведь фамилии разные...

– Зато лицо одно, – усмехнулась Одинцова.

– А вы знаете мою маму?

– Конечно, знаю. Она у меня на практике была... Сейчас скажу, сколько лет тому... – Одинцова подняла глаза к потолку, подсчитывая, сколько лет назад она знала маму Антона. – А тебе сколько? – уточнила она.

– Двадцать три.

– Значит, двадцать пять лет назад. Талантливая девочка была, могла бы стать хорошим следователем. Так нет, загубила талант, пошла в науку зачем-то.

Антон с Таней улыбнулись: Антонина Григорьевна говорила вполне серьезно.

– Да еще замуж вышла. Я же помню, за Борю Корсакова. Гусар-р!.. Ну, а ты чего в прокуратуру притащился? – спросила она Антона, вполне, впрочем, по-доброму. – Если глаз не горит, то делать тут нечего. Разве только хочешь подзаработать.

– А что тут заработаешь? – искренне удивился Антон, и Одинцова коротко рассмеялась.

– Хорошо тебя Нина воспитала! Нет, не обижайся, я серьезно! Раз ты считаешь, что кроме зарплаты, тут ничего тебе не полагается, значит, воспитали тебя хорошо, а жизнь еще не испортила.

Она потрепала Антона по плечу, и он залился краской. Уже не в первый раз ему говорили, что он неиспорченный, но это редко звучало как комплимент. Особенно упражнялись на этот счет в редакции, когда грозил иск за какую-нибудь неосторожную публикацию, а Антон объяснял, что сами виноваты, и что дело проигрышное. Руководство в таких случаях морщилось и намекало, что юриста они держат не для того, чтобы он им сообщал, какие они дураки, а для того, чтобы выигрывать проигрышные дела. «Ты что, не знаешь, как это делается? – спрашивали его. – Мы тебя учить должны?! Мы тебе деньги платим...»

Как-то ему надоело, и он прямо сказал, что да, он не знает, как давать взятки, и знать не хочет. «Ой-ой-ой, какой принципиальный! – сказало руководство, – а главное, какой неиспорченный! Он нам так всю редакцию разложит...» В общем, Антону сообщили, что больше в его услугах не нуждаются. На его место взяли не такого неиспорченного; новенький проработал два месяца, успел порешать пару скользких вопросов, после чего был пойман на передаче взятки помощнику районного прокурора за отказ в возбуждении дела о клевете, содержавшейся в очередной непродуманной статейке. Конкурирующие издания разразились завистливыми пасквилями, Антон испытал неприличное злорадство, а руководство газеты наняло еще одного юриста, чтобы отмазывать предыдущего.

– Ну что, с боевым крещением тебя? – Одинцова приподняла чашку с чаем, будто рюмку для тоста. – Спартак на дело возил? – она усмехнулась.

И Антон, неожиданно для себя, рассказал всю эпопею с сегодняшним осмотром места происшествия, и даже осторожно упомянул про странный силуэт в зеркале. Упомянул, хотя еще полчаса назад поклялся себе молчать об этом, как рыба.

Сказав Тане и Антонине Григорьевне про женщину в зеркале, Антон внутренне сжался и приготовился к насмешкам. Но Таня смотрела на него во все глаза и смеяться не собиралась, а Антонина прищурилась и спросила:

– Зеркало в раме из красного дерева?

6

Входя в квартиру, Антон втайне надеялся, что мать дома. Но свет в комнатах не горел; на столе в кухне лежала записка про то, что суп в холодильнике. Не притронувшись к супу, схватив только горбушку от свежего батона, за которым успела сходить мать до того, как уйти в университет, Антон отправился к себе в комнату и, не зажигая света и не раздеваясь, бросился на диван. Почему-то ужасно болела голова, саднило горло, подташнивало. То ли его продуло где-то на сквозняках, то ли организм так переживал близкое столкновение с трупом.

Он закрыл глаза; его слегка покачивало на диване, как на волнах, и снова и снова наплывало на него мутноватое зеркало в резной раме, а в нем – женщина, лица которой не видно, лишь волнующиеся поля шляпы. Он силился заглянуть под шляпу, но не мог и злился...

Антон сам не заметил, как задремал, и проснулся только от прикосновения холодной руки ко лбу. Он дернулся, испугавшись нездешнего холода таинственной дамы, открыл глаза – сердце бешено колотилось, как всегда при стремительном пробуждении, в висках что-то ухало. Приподнявшись на локте, он отполз в угол дивана. Когда глаза чуть привыкли к свету торшера, он увидел, что перед ним стоит мама в расстегнутом плаще и в тапочках и озабоченно смотрит на него.

– Ты не заболел, сыночек? – спросила мама.

– Нет, – хрипло выдавил Антон, и в ту же минуту понял, что заболел.