Книга Темное торжество - Робин Ла Фиверс

— Что случилось? — спрашивает она.

Голос у нее тихий и хрипловатый, и я невольно задумываюсь, не это ли, помимо прочего, притягивает к ней д'Альбрэ. Поговаривают, будто их союз сложился, еще когда она пребывала во всем блеске юности, была года на два моложе, чем я сейчас.

— Вы в обморок упали, — говорю я ей.

Ее длинные худые пальцы тянутся к распущенному корсажу.

— Там вдруг стало так жарко…

Едва очнувшись, она перво-наперво принимается врать, и это раздражает меня. Я близко наклоняюсь к ней, буквально нос к носу, и подпускаю в голос легкости и очарования, словно мы обсуждаем последние веяния моды:

— Вы потеряли сознание не из-за жары, а при виде расправы над невинными. Разве не помните?

Ее веки вновь опускаются, а с лица пропадает вернувшаяся было краска. Ну и хорошо, стало быть, она помнит.

— Их просто покарали за нарушение верности…

— Нарушение? Верности? А что тогда про вас можно сказать? Кроме того, вы же знали этих людей! — Я уже не говорю, а шиплю. — Это были слуги, годами вам угождавшие!

Она вскидывает ресницы:

— И что, по-твоему, я должна была сделать? Разве я сумела бы остановить его?

— Но вы даже не попытались!

Наши сердитые взгляды скрещиваются, как клинки.

— И ты тоже не попыталась.

Это словно удар под дых. Я вскакиваю на ноги, боясь, как бы не залепить ей пощечину. Отхожу туда, где стоит деревянный сундук, и начинаю перебирать ее горшочки с пудрой, баночки с помадой и всякие хрустальные пузырьки.

— Да, — говорю я. — Но я не фаворитка, к голосу которой он мог бы прислушаться. Сколько себя помню, эта роль всегда принадлежала лишь вам!

Наконец-то мне под руки попадается льняная салфетка. Смочив ее водой из умывальника, я возвращаюсь и буквально пришлепываю мокрую тряпицу на лоб мадам.

Она дергается, потом вновь сердито взглядывает на меня:

— Твои нежные заботы, чего доброго, из меня дух вышибут…

Я усаживаюсь рядом и начинаю перебирать складки юбок, боясь, как бы она не сообразила, что нечаянно угадала сущую правду. Воздух в комнате густо напоен тайнами, но не только нашими общими — в большей степени теми, которые мы тщательно скрываем друг от друга. Смертных меток нет пока ни на ней, ни на Рье. Это беспокоит меня почти так же сильно, как и то, что метки почему-то нет и на самом д'Альбрэ.

Когда я вновь подаю голос, у меня хватает выдержки говорить спокойно:

— А о герцогине что скажете? Вы ведь заботились о ней с тех пор, когда она была младенцем в пеленках. Как же допустили, чтобы д'Альбрэ ей такую западню подстроил?

Она закрывает глаза, словно не желая видеть правды, и дергает головой, как бы отмахиваясь от моих слов:

— Он лишь пытался добиться того, что было ему когда-то обещано.

Такое упорное отрицание очевидного срабатывает точно искра, упавшая на горючий трут, и я опять вспыхиваю:

— Он же собирался похитить ее, обесчестить, объявить брак свершившимся — и затем произвести церемонию!

Говорю и при этом далеко не впервые гадаю: был ли он так же груб с мадам Динан, как с другими женщинами? Или все же существовала между ними некая нежность?

Моя собеседница вскидывает узкий остренький подбородок:

— Она предала его! Лгала ему! Она была обещана ему его отцом! Он лишь предпринимал то, что предпринял бы на его месте всякий мужчина, столкнувшийся с подобным нарушением клятв!

— А я-то гадаю, — ответила я, — что вы себе внушаете, чтобы спать по ночам…

И, боясь ляпнуть еще что-нибудь и окончательно нарушить наше хрупкое перемирие, я поднимаюсь на ноги и направляюсь к двери.

— Это правда! — кричит мадам мне вслед.

Утонченная и изящная дама сейчас вопит, точно торговка рыбой. Кажется, я как следует допекла ее. Это следует признать достижением, вот только легче на душе почему-то особо не становится…

Не очень-то приятное занятие — изучать д'Альбрэ, разыскивая на нем метку. Исмэй утверждает, что наш Бог учит нас смирению, являя метки на тех частях тела, где их не так-то просто обнаружить. Лично я полагаю, что все дело в Его весьма своеобразном чувстве юмора. Если когда-нибудь встречусь с Ним, всенепременно пожалуюсь!

Еще я думаю, что после сегодняшнего вопиющего вероломства д'Альбрэ уж точно приобретет метку смерти. Я только потому и согласилась вернуться сюда, что аббатиса пообещала: он будет помечен. И право убить его получу именно я.

Сегодня мне в кои-то веки сопутствует удача: ему прислуживает не кто иная, как Тильда, старшая сестрица Одетты. По крайней мере, есть с чего начать! Я отыскиваю ее на кухне, где она наполняет кувшины горячей водой, чтобы сделать ему ванну. Когда объясняю девушке, что мне нужно, она смотрит глазами затравленной лани.

— Но если граф заметит тебя… — пытается она возразить.

— Не заметит, — заверяю я ее. — Разве что ты сама меня выдашь, постоянно оглядываясь на мое укрытие. Если у тебя хватит ума этого не делать, все кончится хорошо.

Она принимается покусывать нижнюю губу, и я замечаю, что губа прямо-таки изжевана, — следы постоянного беспокойства.

— А ты Одетту отсюда уведешь? Как можно скорее?

— Непременно. Я переправлю ее наружу завтра утром, когда на кухню привезут продукты. Ее спрячут в отъезжающей телеге.

На самом деле я решилась вывести девчушку из замка, даже если мы с Тильдой ни о чем не договоримся. Маленькая Одетта слишком напоминает моих собственных сестренок; если бы не мои отчаянные интриги, они до сих пор томились бы в этом змеином гнезде вместе со мной.

Это, помнится, был мой самый крупный спор с отцом за все полгода, прошедшие с тех пор, как обитель вынудила меня вернуться под его кров. Минувшей осенью, когда граф собрался в Геранд, намереваясь воззвать к баронскому собранию, он хотел взять с собой всех чад — пусть они находятся поблизости, под рукой, чтобы в любой момент можно было использовать их в своих целях. Я долго доказывала ему, что маленькая Луиза слишком юна — и слишком нездорова — для подобного путешествия. А Шарлотта, напротив, чересчур приблизилась к возрасту юной женственности, чтобы оказаться в обществе такого множества воин… Он отмел все мои доводы, после чего велел няньке как следует выпороть каждую девочку — просто ради того, чтобы мне досадить, — и приказал укладывать их вещи.

Но я была готова на все, лишь бы удержать сестренок подальше от темной власти д'Альбрэ. И это «все» включало их отравление.

Не сильное, конечно. В отличие от Исмэй, сама я вполне чувствительна к ядам, но все равно очень внимательно слушала сестру Серафину, обучавшую нас искусству отравления. Я использовала очень малую дозу, просто чтобы обе сестры и их нянька как следует разболелись и не смогли отправиться в путь.