Книга Профессор Мориарти. Собака Д'Эрбервиллей - Ким Ньюман

Пока Джеймс Мориарти говорил, я внимательно его разглядывал. Высокий, сутулый. Поредевшие на висках волосы, впалые щёки, пыльный или скорее даже перепачканный мелом сюртук, землистый цвет лица, выдающий человека, редко бывающего на воздухе. Жёлтое пятно от табака между средним и указательным пальцем, пожелтевшие же зубы. И совершенно непомерное самодовольство.

Этакая зловещая реинкарнация Гладстона. А ещё я мельком припомнил одного туземного вождя, который пытал меня при помощи огненных муравьёв.

Вскоре чаша моего терпения переполнилась. Хватит с меня лекций, наслушался в своё время от батюшки.

— Довольно рассказывать о том, что я и сам прекрасно знаю!

Профессор был неприятно поражён: будто никто раньше не осмеливался прерывать его речи. Он замер — при этом голова повернулась словно на шарнире — и молча уставился на меня похожими на оружейные дула глазами.

— Видал я такое на индийских базарах. Простенький трюк. Гадалки намётанным глазом подмечают разные крохотные детали и делают нужные выводы. Вы увидели следы на манжетах и заключили, что я азартный игрок. По загару догадались об Афганистане. Если говорить быстро и уверенно, собеседник обращает внимание только на правильные догадки и пропускает мимо ушей неправильные, вроде того вздора о моём пристрастии к опасности. Я большего ожидал от вас, «профессор».

Мориарти молниеносно ударил меня по лицу. Его рука разила, словно сыромятный кожаный ремень.

Теперь неприятно поразился я.

И наверняка снова сделался пунцовым. Кулаки мои сжались.

Взлетели полы пыльного сюртука, Мориарти с разворота засадил носком ботинка мне в пах, потом в живот и грудь. Я плюхнулся в глубокое кресло, от неожиданности не успев даже почувствовать боль. Профессор тонкими сильными руками прижал мои запястья к подлокотникам. Его мертвенное лицо нависло надо мной, жуткие глаза приблизились.

На меня снизошло то спокойствие, о котором он упоминал ранее. Я знал в ту минуту: сейчас нужно лишь сидеть и слушать.

— Только идиоты полагаются на догадки, логику и дедукцию. — Профессор отстранился; я наконец смог вздохнуть, и в тот же миг меня настигла боль от удара. — В эту комнату попадают только те, о ком мне известно всё. Всё, что только можно узнать о человеке за его спиной. Общедоступные сведения с лёгкостью обнаруживаются в справочниках, будь то «Армейский вестник» или «Кто есть кто». Но самое занимательное сообщают, конечно же, враги. Я вам не фокусник, а учёный.

В комнате рядом с окном стоял большой телескоп. Стены были украшены картами созвездий и наколотыми на булавки насекомыми. На длинном столе громоздились разнообразные детали из меди, латуни и стекла. Я поначалу принял их за составные части астрономических или навигационных приборов. Да, как мало я тогда знал профессора. Его окружали лишь смертельные орудия, пусть даже с виду это были безобидные безделушки.

К каминной полке кто-то пришпилил котёнка. Его весьма умело насадили на складной нож: лезвие пронзало бархатистые задние лапки. Время от времени животное принималось мяукать, но, по всей видимости, сильной боли не чувствовало.

— Экспериментирую с производными морфина, — пояснил Мориарти, проследив за моим взглядом. — Когда действие препарата закончится, Тибблс даст нам знать.

Профессор остановился возле телескопа и вцепился костлявыми пальцами в отворот сюртука.

Я вспомнил Стэмфорда: как тот хвастал влиянием своего покровителя, но одновременно и содрогался от ужаса. Та сила, которой он присягнул на верность, в любую минуту могла обрушить на него свою разрушительную мощь — как в наказание за проступок, так и по своей мимолётной прихоти. Ещё я вспомнил, как бармен из «Критериона» расплатился по нашему счёту. Только сейчас осознал я всю дикость этого поступка: скорее уж герцог Кларенс взялся бы наклеивать на почте марки с собственным изображением или знаменитая сестра милосердия Флоренс Найтингейл стала за шесть пенсов отдаваться всем желающим на улице Д’Арбле.

Рядом с профессором ничтожный Стэмфорд смотрелся вполне порядочным джентльменом.

— Кто вы такой? — спросил я, поразившись собственному почтительному тону. — Что вы такое?

Мориарти улыбнулся змеиной улыбкой.

И я обмяк. В тот момент я всё понял: наши с ним судьбы связаны. Раньше такое чувство никогда не посещало меня при встрече с мужчиной. Если же подобное случалось при встрече с женщиной, дело обыкновенно заканчивалось большим разочарованием или же умышленным убийством. Поймите меня правильно, профессор Мориарти был отвратительным, наиотвратительнейшим, буквально самым отвратным созданием из всех, когда-либо мною встреченных. Включая сэра Огестеса, Кошечку Кали, того мерзкого снежного гада и преподобного Генри Джеймса Принса{8}. Словно гадюка выбралась из-под скалы и приняла человеческий облик. Но с того момента я принадлежал ему, всецело и навсегда. Если меня и запомнят потомки, то только потому, что я знал его. С того самого дня он сделался для меня всем — отцом, командиром, языческим идолом, сокровищем, ужасом и блаженством.

Боже мой, мне срочно требовалось выпить.

Как бы не так. Профессор позвонил в дурацкий колокольчик, и в комнату трусцой вбежала миссис Хэлифакс с подносом в руках. На подносе стоял чайник и чашки. С первого же взгляда я понял, что и эта дама принадлежит ему. Стэмфорд выразился недостаточно точно, когда сказал, что половина людей в том баре работает на Мориарти. Думаю, здесь, на лондонском дне, на него работали все поголовно. Его называют Наполеоном преступного мира, но это даёт лишь поверхностное представление о том, кем он является и что делает. Он не преступник, но само преступление во плоти, грех, возведённый в степень искусства, церковь, исповедующая воровство. Прошу простить мой витиеватый слог, но я говорю чистую правду. Это Мориарти пробуждает в людях нечто такое, глубоко запрятанное.

Он налил мне чая.

— Я уже некоторое время наблюдаю за вами, полковник Моран. Вполглаза. Солидное получилось досье, я храню его здесь… — И он постучал пальцем по впалому виску.

Именно так и обстояли дела. Профессор не вёл записей — не записывал ни дат, ни адресов, ни фамилий. Всё держал в голове. Один человек, который гораздо лучше меня разбирается в цифрах, как-то рассказал о величайшем творении Мориарти: тот написал «Динамику астероида», свой опус магнум, в один присест. Прямо из головы на бумагу, никаких набросков, черновиков, планов или исправлений. Словно вывел одну нескончаемо длинную, чистейшую астрофизическую ноту. Этакий кастрат с соловьиным голосом, огласивший телеграмму с Прометея, спутника Сатурна, в сто тысяч слов.

— Вы явились сюда, а значит, увидели слишком много и не можете уйти…

Мою грудную клетку пронзило ледяное лезвие.

— Если, конечно, не уйдёте, так сказать, в качестве члена семьи.

Ледяное лезвие растаяло, и я почувствовал в сердце тёплое покалывание. Мориарти изогнул бровь, словно предлагая мне высказаться, и погладил Тибблса, который к тому времени уже начал сочиться и мерзко попискивать.