Книга Ящер - Эрик Гарсия

— Такого больше не будет, — повторяю я.

— Я в этом не сомневаюсь. — Голос его чуть смягчился, самую малость, от гранита к известняку. — Я понимаю, каково тебе было. Гибель Эрни. Когда десять лет работаешь с парнем…

— Двенадцать.

— Двенадцать лет, это серьезно. Это я понимаю. Но это был несчастный случай, ни больше ни меньше. Парень попал под машину, Нью-Йорк кишит таксомоторами…

— Но Эрни был осторожен…

— Не заводись опять с этим дерьмом. Да, он был осторожен, но не в этот раз. А суетиться, доставая копов россказнями о безумных заговорах, это, знаешь, любви не прибавит. — Он замолкает, ожидая моей реакции. Но не дожидается. — С этим покончено. Капут. — Тейтельбаум поджимает губы, лицо его морщится, будто он вымазался лимоном. — Итак, я должен знать, ты-то с этим покончил? Со всем этим — с Эрни, с Макбрайдом?…

— Покончил? Мне кажется, я не… я не… они мертвы, так ведь? Так что… — Нет, хочется мне завопить, я с этим не покончил! Как я могу забыть своего партнера, оставить неразгаданной гибель единственного друга?! Я хочу сообщить ему, что совал нос в это дело и при первой возможности засуну снова. И плевать на то, что меня вышибли из Совета, плевать на все черные списки — я буду искать убийцу Эрни до последнего вздоха!

Но то был Винсент Рубио последних девяти месяцев. Негодование и ярость не принесли этому Винсенту ничего, кроме пудовой коллекции напоминаний о платежах, неминуемого разорения и дорогостоящей зависимости от базилика.

У меня нет денег, у меня нет времени, и мне не на кого опереться. А потому я напяливаю лучезарнейшую из улыбок и говорю:

— Конечно, все это осталось позади.

Тиранозавр высохшим пальцем заставляет умолкнуть металлические шары и переводит взгляд на меня.

— Хорошо. Замечательно. — В комнате звенит тишина. — Кстати, ты слышал о каких-нибудь новых штрафных санкциях Совета?

— Я больше не состою в Совете, сэр. — А когда состоял, Тейтельбаум уже пытался вытянуть из меня информацию. То, что один из его сотрудников, заседая в Южнокалифорнийском Совете, способен определять политику, непосредственно влияющую на его повседневную жизнь, воспринималось Тейтельбаумом как личное оскорбление. Одна из тех мелочей, которые скрашивают жизнь. — Они… они забаллотировали меня после нью-йоркских событий.

Он кивает:

— Я знаю, что тебя выкинули, меня ведь опрашивали как свидетеля… Но у тебя остались друзья…

— Да нет, никого не осталось.

— Черт тебя возьми, Рубио, ты ведь должен был хоть что-то слышать о санкциях.

Я пожимаю плечами, трясу головой:

— Санкции…

— На Макбрайда…

— Он мертв.

— На его имущество. Из-за истории с человеческим существом.

— Истории с человеческим существом… — повторяю я. Я отлично понимаю, что он имеет в виду, но признаваться в этом не собираюсь.

— Послушай-ка, Рубио, ты был в Совете и прекрасно знал, что происходит. У Макбрайда была связь с этой… этой… — его, если их можно так назвать, плечи вздрагивают от омерзения, — человеческой самкой.

Он совершенно прав, но я и не подумаю извещать его об этом. Раймонд Макбрайд, Карнотавр, ворвавшийся в здешнее общество динозавров откуда-то со Среднего Запада, за считанные годы умудрился разбогатеть и действительно имел многочисленные связи с человечьими женщинами. Это не домыслы — это факты. И они подтверждены массой свидетельств, под присягой данных членам Совета на официальных слушаньях, а также многочисленными вещественными доказательствами в виде фотографий, сделанных фирмой «Джей amp; Ти», крупнейшим нью-йоркским сыскным агентством и, совершенно случайно, ближайшим партнером «ТруТел» на восточном побережье.

Законченный плейбой, Макбрайд всегда волочился за женскими особями нашего рода, и притом с невероятным успехом, несмотря на свой крепкий и продолжительный брак, а в результате, говорят, что ветви его фамильного древа протянулись от побережья до побережья, а возможно, и дальше, в Европу. У него были квартира на Парк-авеню, дом на Лонг-Айленд и «хибарка» на Калифорнийском побережье, не говоря уж о парочке казино, в Лас-Вегасе и в Атлантик-Сити. Его по природе резкие классические черты Карнотавра ежедневно гримировал целый штат профессиональных маскировщиков, знающих, как без особого труда придать превосходное человеческое обличье самому рептильному из динозавров, — процедура, приносящая всем прочим бесконечные часы боли и разочарований. Жизни Раймонда Макбрайда можно было только позавидовать.

И никто не мог понять, какого черта его понесло на чужую грядку; возможно, ему надоел собственный род, осточертела яйцекладка и бесконечное ожидание треска скорлупы. Действительно, детей у них с женой не было. Возможно, он хотел обострить чувственность на иных существах. Амбиций ему было не занимать. Возможно — и многие склоняются именно к такому выводу, — в нем развился синдром Дресслера, так что он начал думать о себе как о настоящем человеке и просто не мог удержаться от искушений млекопитающей плоти. Или просто находил цыпочек привлекательными. Как бы то ни было, Раймонд Макбрайд нарушил первое из основных правил, установленное с тех пор, как Homo habilis впервые приковыляли в наш мир: абсолютный запрет спариваться с человеком.

Но теперь он мертв, убит в своем офисе почти год назад, — так какого же черта применять санкции к бедному парню?

Стук в дверь избавляет меня от дальнейших расспросов о Макбрайде и заседаниях Совета, о которых я теперь не имею ни малейшего представления. Тейтельбаум рявкает: «Что?», и в кабинет заглядывает Салли. Серенький такой, робкий мышонок. Остренький носик, свисающие прядями волосы, болезненно бледная. Если бы я не знал, что она человек — запаха нет, да и не видел я ее ни в одном из тех мест, где собираются динозавры, — мог бы на пару секунд принять ее за Компи.

— Лондон на третьей линии, — пищит она. Салли — отличная девчонка, болтать с ней просто умора, но в присутствии Тейтельбаума она съеживается, словно высохшая губка.

— Сувенирная лавка Гэтвика? — спрашивает Тейтельбаум, и руки у него трясутся в ребяческом предвкушении. Могло бы растрогать, не будь он так отвратителен.

— Они нашли зубочистки «Лондонский Тауэр», которые вы хотели.

Салли мельком улыбается мне, поворачивается и вылетает из кабинета — миссия исполнена. Просто хирургическое вмешательство во владения босса: туда-обратно за шесть секунд! Очень неплохо. Мне бы у нее поучиться.

Тейтельбаум тяжело вздыхает, шероховатые звуки рвущейся бумаги сменяются в его глотке глухим сопением спускаемой шины. Он неуклюже тянется к телефону.

— Я возьму двадцать четыре дюжины, и пусть пришлют немедленно.

Разговор окончен. Представляю, как поражен американской учтивостью британец на том конце провода.

Переходя к делу, Тейтельбаум резко меняет тон. Он заходится в хрипе от натуги, когда его крохотная ручка тянется через весь стол за тонкой папкой.