Книга Случай в Кропоткинском переулке - Андрей Ветер

После демобилизации Смеляков уехал домой, в небольшой город Тутаев, что стоит сразу на обоих берегах Волги. Уже выпал снег, огромные сугробы привалились к стенам деревянных домов, но река ещё не была скована льдом, и с одного берега на другой можно было перебраться только на пароме, шумном и скрипучем. Город был тихий, напоминал деревню, и Виктор смотрел на него с некоторым недоумением. В Москве ему редко приходилось бывать за пределами своей части (только поездки в автобусе на караульную службу и редкие выходы в увольнительную), но всё же он успел свыкнуться с широкими проспектами, светофорами, многоэтажками, густыми толпами на столичных улицах. Тутаев показался ему безлюдным, чуть ли не безжизненным. Неподвижный воздух… Застывшие клубы дыма, словно прилипшие к трубам, над крышами домов… Бесконечная сказочная даль берегов, покрытых голым лесом, поседевшим от снега… Ленивый пар над серой водой…

Стоя на причале в ожидании парома, Виктор разглядывал людей. Все были в валенках, многие одеты в тулупы из овчины, женщины кутались в пуховые платки, носили большие рукавицы. На берегу стоял одинокий грузовик, загруженный пустыми деревянными ящиками.

«Вот я и дома. Теперь вокруг меня всегда будет такая тишина».

Виктор постучал башмаком по чемодану и улыбнулся…

В тот же день он встретился с Лёвкой Ширяевым и Васькой Амосовым, и они потащили его гулять по Тутаеву, рассовав по карманам тулупов бутылки портвейна и отчаянно стуча во все двери, где жили знакомые. А знакомые жили почти в каждом доме, поэтому вино быстро кончилось, пришлось бежать за новыми бутылками. Вечер завершился в доме Ширяевых; собралось человек двадцать, выставили на стол квашеную капусту, отварили картошку, принесли баранину. У Ширяевых Виктор увидел Зою Мельникову, бывшую одноклассницу, на которую в школе не обращал внимания. Она и теперь-то вовсе не выглядела красавицей, была вполне обычной, но Смеляков, истосковавшийся по женскому обществу, сразу обратил на девушку внимание. Сидя рядом за столом, они несколько раз невзначай коснулись друг друга руками, Зоя смеялась, и Виктор любовался её открытой улыбкой и серыми глазами.

— А помнишь…? — вспоминала она какой-то случай.

Он не помнил, он не помнил почти ничего, что было связано с Зоей. Но в этот вечер он, похоже, влюбился в неё.

Когда Виктор уже заметно охмелел, он притянул девушку к себе и пробормотал ей нежно в ухо:

— Зойка, ты чудо! Нет, правда, ты обалдеть какая!

Она улыбнулась в ответ, кокетливо наклонила голову и ответила шёпотом:

— Ты просто пьян, Витька. Вот протрезвеешь…

— Я не хочу трезветь, Зоюшка, я хочу, чтобы мне всегда от твоих глаз хмельно было…

Виктор и Зоя стали встречаться, гуляли рука об руку; почти каждый день он ждал её у фабрики, на проходной. Они бродили по стареньким улицам, сидели у стен небольшой церквушки, целуясь иногда, а то забредали в единственный в городке музей, где снова и снова рассматривали написанные маслом портреты дворян и пейзажи родного города, созданные кистью неизвестного художника и совсем не похожие на теперешний Тутаев. Пожилая смотрительница музея с улыбкой глядела на молодых людей, держась от них на расстоянии нескольких шагов, и вспоминала, должно быть, собственную молодость.

Так пролетели незаметно два месяца, пропитанные лёгкостью умиротворённых заснеженных берегов и невинной любовной связью.

А сразу после Нового года Виктор получил по почте вызов из ООДП. «Значит, надо ехать».

Он не знал, радоваться ли этому. За два месяца в родном городе Виктор успел войти в новую колею, оброс новыми знакомствами, но на работу так и не устроился: всё тянул, гадал, приняли его анкету или нет, хотя не очень-то и надеялся на положительный ответ.

— Ты брось волындать, Витька, — говорил ему отец. — Нечего журавля в небе ждать. Мало ли там кандидатов всяких. Да и зачем тебе эта Москва? Нечего голову ерундой всякой забивать. Ты ж и никогда раньше не думал милиционером быть. Сколько помню, ты всегда мечтал водителем заделаться, «баранку» крутить…

Но вызов пришёл.

— Что ж, стало быть, уезжаешь? — заплакала мать. — Бросаешь нас?

— Это ещё ничего не значит, — пытался оправдаться он, почему-то испытывая чувство вины перед родителями. — Пока ещё только на медкомиссию…

— Знаю, знаю я… «Только на медкомиссию»! Ты же крепкий парень. Что тебе медкомиссии всякие… Теперь уж останешься в Москве…

— Мам, не плачь! Я тебя прошу! Ну что ты в самом деле?

Прибежала Зоя Мельникова, запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Её серые глаза блестели от слёз.

— Как же так, Витенька? А я? — Зоя дышала ему в лицо запахом фабричной столовой, обнимала, гладила по волосам, шмыгала носом. — А как же я? Что же мне теперь?

— Да что ты плачешь, Зойка! Я же не на фронт… В Москву еду…

— То-то я и говорю, что в Москву. Теперь ты меня забудешь…

— Вот дура, честное слово! Заладила, как в кино.

— Знаю я, как там в Москве. Там все парни себе москвичек отыскивают. Там все про своих девчонок забывают… А мы с тобой даже полюбить друг друга по-настоящему не успели… — Зоя жарко поцеловала его в губы. — Витюша, может, ну её, Москву эту? Я тебе женой буду… Ты даже не знаешь, какая я буду жена чудесная! Лучше моей мамы, правда. А мою мамку-то все в пример ставят, мол, нет на свете более правильной супружницы… Поверь, милый мой! Я тебе столько счастья подарю! — она отвернулась и высморкалась, а когда вновь остановила на Викторе глаза, то поняла, что его мысли были уже далеко.

Он всё решил. Никакие причитания не могли остановить его…

И вот снова Москва, опять шум улиц, гул множества автомашин. Но теперь это была не такая Москва, как во время армейской службы. Теперь по улицам этого города он мог ходить спокойно, не нужно было спешить вернуться из увольнительной в казарму к строго указанному часу. Теперь этому городу предстояло стать местом его работы и его домом.

Москва! Какое другое слово могло звучать столь гордо? Столица величайшего государства в мире, центр коммунистического лагеря, оплот идей социализма! Силища! Мощь! Здесь хотелось жить. По сравнению с любым провинциальным городом Москва была настоящим гигантом. Да, на её улицах почти всюду лежали груды грязного снега и порой через эти залежи невозможно было перебраться, чтобы забраться в подъехавший автобус, но зато какие широкие были эти улицы! Да, на автобусных и троллейбусных остановках всегда скапливались густые толпы, но зато сколько было разных маршрутов, какое количество транспорта мчалось по городу! Кроме того, на фоне всеобщей серости лишняя светящаяся лампочка всегда вызывала ощущение праздничности. Наверное, поэтому Москва манила к себе очень многих — как всякий огромный город, Москва обещала какую-то особенную жизнь, вселяла надежду на решение многих проблем, да и вообще… Москва — это Москва… Бесчисленное множество театров, кинотеатров, концертных и выставочных залов — всё это влекло к себе и обещало бесконечную новизну впечатлений… Однако столица принимала не каждого, многих она беззастенчиво обманывала, высасывала из людей надежду, крушила человеческое самолюбие, превращала мечты в пепел, предлагая лишь самые ничтожные крохи, сравнимые с тем, что человек мог получить и в своём далёком провинциальном городке, но без затраты на это всех своих сил. Те, кому не повезло, возвращались в родные края не солоно хлебавши. Широта столичного мегаполиса, заманивавшая огнями просторных витрин и праздничных светящихся гирлянд, оборачивались безразличным коварством. Но люди продолжали ехать со всех сторон в главный город СССР, веря, что именно им он распахнёт свои объятия. Они ехали отовсюду, ехали, ехали…