Книга Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук

И плач потряс ее, как нахальный ветер яблоню в саду над Липой, около церкви св. Духа… Наплакавшись, она тяжело вздохнула и успокоилась.

* * *

На одном из постоев заметила Настя какой-то переполох среди татарской стражи. Их командиры раз за разом собирались посовещаться, спорили друг с другом, посылали гонцов. Вечером не развели костры, хотя и были уже далеко в степи. Видимо, татары почуяли опасность.

При этой мысли глаза Насти радостно заблестели, а в сердце загорелась новая надежда. Надежда на свободу.

Настала ночь, а Настя не могла заснуть. Ведь весь лагерь не спал. Что-то было в воздухе, веяло ожиданием. Задремала к полуночи, когда Коромысло (созвездие Орион) уже высоко поднялось на небо.

Как долго она дремала — не ясно. Разбудил ее топот копыт и страшный крик. Палатки татарского табора с одного его края занялись ярким огнем. В его блеске она увидела несколько небольших казацких отрядов, стремительно ворвавшихся в расположение татар. Узнала казаков по их лицам, шапкам и чубам. Тех, что в хаосе боя остались без шапок. Сердце забилось так, что грудь чуть не лопнула.

Среди пленников пошло волнение. Казаки шли как раз к той части табора, где содержались пленные. Вот уже добрались до мужчин. Вот уже часть из них присоединилась к казакам. Послышались возгласы на родном языке: «Режь, бей бусурман!»

Среди пленных она будто бы заметила и своего Стефана, который пошел против татар с оглоблей. Ее сердце билось как птица в клетке. Она уже видела, как возвращается домой, как закончится прерванная свадьба, и как сбудутся слова гадалки про две свадьбы и одного мужа.

Все пленницы с замиранием сердца смотрели за этой борьбой. Пленные девушки и женщины сидели тихо, как перепуганные птицы, над которыми бьются коршуны. Только иногда одна из них, посмелее, подавалась в степь среди замешательства и, ведомая инстинктом, бежала туда, откуда пришли казаки. Настя, сокрушаясь, смотрела на раненую ногу.

Татары отчаянно дрались. Особенно в той части табора, в которой находились пленницы.

Теперь у Насти закололо в сердце. Казаки начали отступать. Она еще не поняла, что случилось. Словно боль и досада сковали ей сердце крещами. Неужели ее не освободят? Неужели Стефан покинет ее?

Казаки и с ними часть пленных были уже вне преде лов табора. Видимо, поспешно отходили. Отчего-то татары за ними не гнались. Она не могла понять, в чем была причина.

Как только казацкие отряды начали исчезать в блеске догарающих шатров, она увидела, как издалека показалось множество татарских всадников.

Теперь и значительная часть татарской стражи кинулась в погоню за беглецами.

Как черные змеи темнели в степи татарские отряды.

Казаков уже не было видно.

«Спаси их Боже!» — подумала Настя и хотела было помолиться за них. Но ее внимание привлекли крики. Это оставшаяся на месте часть стражи добивала раненых казаков и часть пленников, выкалывая им перед смертью глаза и всячески издеваясь над ними.

Так и закончился посреди украинского Дикого поля один из тех бесчисленных и страшных эпизодов, резня, в которой никто с испокон веков не просит и не дает пощады. А кровавые степи Запорожья снова спокойно колыхались в ранней мгле, такие здоровые и свежие, что казалось, будто их только что сотворила рука Господня.

Настенька, в своей глубоко религиозной душе, все время искала ответа на вопрос, почему Бог дал ей заранее, за несколько дней, знать о казацких отрядах, перенесенных на много миль пустынным миражом, но при этом не дал ей свободу. Думала и не находила ответа.

И еще одного не могла понять — почему дети ее земли попадали в неволю, хотя они ростом и силой превосходили татар. Почему не они берут татар в плен, а татары их.

* * *

С восходом солнца табор двинулся в путь. Свист нагаек и крики пленников не умолкали. Но женщин не били. Только сейчас им дали даже сносную пищу — ячмень, просо, гречневую кашу, приправленную конским жиром.

Настя поняла, что их кормят уже как свою собствен ность, которая имеет большую цену при торге, если хорошо выглядит.

Она уже чувствовала в сердце, что не вырвется из неволи. И начала спокойно присматриваться к своим приземистым хозяевам, с толстыми животами, широкими плечами, короткими шеями и большими головами, черными узкими глазами, короткими носами, мелкими ртами и черным как смоль, грубым, словно конская грива, волосом.

Поняла она, что ей придется стать рабыней, или, может, женщиной одного из этих грязных существ, про которых еще давно ей говорила бабушка, что они родятся слепыми как собаки.

Она подавляла в себе омерзение и смотрела в неведомую даль. А ее губы шептали молитву Богоматери.

Татары все дальше уходили в безбрежные степи на юго-восток. Чем дальше продвигались, тем свободнее себя чувствовали и тем медленнее ехали. Но по мере того, как они приближались к своим аулам, они все чаще третировали своих пленниц, чтобы запугать их окончательно и лишить остатков воли.

Как только кто-то из обессиливших на возах приходил в себя, ее сразу ссаживали, привязывали за шею веревкой и заставляли так идти около воза. С более выносливыми, что могли проявить и больше силы воли, обходились еще более дико: их гнали привязанными на ремнях за шею и подмышки к коням.

Но не сказали мы про следующий сон матери про судьбу ее дочки!.. Когда и она пришла немного в себя, то тоже должна была идти два дня привязанной на веревке к черному возу, а иногда ее тянули и привязанной к коню. Под свист батогов и хохот ордынцев.

Так их и мучали по очереди, всех — не различая ни рода, ни веры, ни языка, всех, кого родила наша прекрасная земля, жители которой не могли обороняться из-за ссор и междоусобиц.

В одних эти издевательства разжигали искру ненависти, и они дурнели в душе и в лице. Настя была не из их числа. На татарских ремнях она вспоминала, что не только мать, но и сама она, болея, обещала посвятить себя Богу. А потом, когда прошла болезнь, забыла свою клятву и нашла себе земного суженого. Так что свои страдания она считала карой за нарушение обета. Не жалуясь, бежала она за ордынскими конями. А страдания, которым она подверглась и которые спокойно переносила, придавали ее лицу, и без того красивому, еще большее вдохновение. Лицо ее приобрело одновременно нежное и отважное выражение, а взгляд от боли стал глубже. Ее дух рос и крепчал в успокоении, как это и бывает у всякого, кто несет свой крест с мыслью про Бога и очищение.

Татары знали на деле, сколько может выдержать каждый сорт живого товара. Для этого, конечно, не следовало перегибать палку, ведь «товар» сулил им богатство.

Но все оставшиеся в живых жертвы, пока не дошли до Крыма, несколько раз впадали в жар. К их числу принадлежала и Настя.

Она молитвой усмиряла свою боль. В своем воображении она видела, будто утром, церковь св. Духа в Рогатине, или кафедры св. Юра во Львове, впервые увидела своего Стефана.