Книга Чосер - Питер Акройд

… тридцать клерков жили,

И хоть меж них законоведы были…

Мог эконом любого околпачить[1].

Не так давно распространение получила идея, согласно которой многое в английской драме и поэзии косвенным образом берет исток в судебных заседаниях иннов, где под видом рассмотрения реальных дел иногда устраивались целые представления и рассказывались вымышленные истории на потеху судейским. Первые пьесы разыгрывались в залах иннов, а мастера прозы, такие как Мор, оттачивали свое искусство в учебных театриках спорных тяжб и процессов. В этом смысле возможное пребывание Чосера в стенах Темпла являлось бы историческим и литературным прецедентом. Но доказательств этого пребывания нет. Мы можем говорить определенно лишь об употреблении Чосером судебной терминологии и о его знании судебной процедуры.

“Ха-ха! – воскликнул он, —

Недурно вынес суд

Решение по иску!”

Приняв гипотезу о пребывании Чосера во Внутреннем Темпле, биографу легче объяснить знакомство нашего поэта с другим крупным поэтом эпохи – Джоном Гауэром, который и сам был связан с Темплом. Гауэр, по-видимому, поднимался по лестнице судейских чинов и, по собственному его признанию, носил “la raye mańce” – полосатую мантию служителя Фемиды; он был старше Чосера и уже был известен как сочинитель французских стихов, когда их связало знакомство столь тесное, что последний избрал друга своим поверенным и наставником в юридических вопросах в период заморского путешествия по делам короля. Похоже, между ними существовало духовное родство.

Глава третья

Дипломат

Когда имя Чосера в 1366 году вновь появляется в исторических документах, то он уже дипломат на службе короля. В феврале 1366 года повелением короля Наварры “Jeffroy de Chaus-sere esquire englois en sa compaignie trois compaignons”[2]была выдана охранная грамота для проезда по стране. Высказывалось предположение, что это было паломническое путешествие и группа направлялась в Испанию, чтобы поклониться там мощам святого Якова Компостельского и получить особый знак пилигримов – створку раковины, крепившуюся к одежде. Конечно, отправиться в паломничество было тогда заветной мечтой многих, но только если само путешествие не падало на время Великого поста. Гораздо вероятнее, что группе этой была поручена секретная миссия, связанная с Педро Кастильским, ставшим тогда союзником старшего сына Эдуарда III, так называемым Черным Принцем. Союзу этому в то время мешала грозившая вторжением Франция. Неизвестно, вел ли Чосер переговоры с королем Наваррским или же убеждал некие круги в Англии оказать помощь Педро, важно не это, важен сам факт серьезной и, возможно, тайной дипломатической миссии, порученной двадцатичетырехлетнему придворному. От него ожидали многого, и по ступеням карьеры к valettus’y и сквайру он, несомненно, поднялся стремительно и без задержек. Он принадлежал к “новым людям”, выходцам из мира лондонского купечества, дельцов и финансистов, сумевших проникнуть в другой круг и утвердить себя среди более древних и развитых служителей короны. И все же положение Чосера было несколько двусмысленно: считаясь “джентльменом”, он не был признан аристократом. Можно сделать вывод, что такая неопределенность положения уже сама по себе давала ему возможность наблюдать и правильно оценивать социальные изменения и сдвиги, происходившие вокруг. Некоторые из “Кентерберийских рассказов” затрагивают эту тему: паломники дискутируют о том, благородство ли происхождения или же личные качества делают из человека “джентльмена”. Поколение Чосера весьма занимала эта проблема.

Существовали и другие пути снискать себе королевское благоволение и покровительство.

В начале 1366 года у Чосера умер отец, и, хотя завещания не сохранилось, немыслимо, чтобы единственный сын не получил значительную часть большого наследства. Приобретя такое богатство, Чосер смог претендовать на руку и сердце Филиппы де Роэт, уже являвшейся к тому времени фрейлиной супруги короля Филиппы. В королевских счетах упоминается “Филиппа Пэн”. “Пэн” – это вариант имени “Пэон”, отца Филиппы, сэра Пэона де Роэта.

Женитьба Чосера на Филиппе де Роэт есть, без сомнения, то, что в будущем стало именоваться “женитьбой из карьерных побуждений”. Ничего необычного в подобного рода союзах двор не видел: упрочивая такими браками свое положение и еще теснее объединяясь в кланы, придворные подражали в этом своим патронам, и Чосер в данном случае не представлял собой исключения, поступая в соответствии с принятым при дворе обыкновением.

В начале осени того же года Филиппе Чосер, “une damoiselle de la chambre nostre treschere compaigne la roine”[3], распоряжением Эдуарда III было пожаловано ежегодное содержание в 10 марок. В качестве камер-фрейлины королевы супруга Чосера могла и дальше способствовать карьере и упрочивать положение молодого своего мужа. О жизни Чосера дома и семейных его делах известно мало. Видимо, первым его ребенком была дочь – Элизабет Чосер, в 1381 году принятая в монастырь Черных Монахинь на Бишопсгейт, а позднее обитавшая в аббатстве Баркинг. В монастырском заточении следы Элизабет теряются. О Томасе Чосере нам известно больше. Родился он в 1367 году и еще в раннем возрасте поступил на службу к Джону Гонту, где, пребывая всю свою жизнь, скопил состояние и добился всяческого успеха. Его дочь – внучка Чосера – наконец-то смогла стереть границу между аристократами и отпрысками купеческих семейств, став герцогиней Суффолкской. Заветное стремление Чосеров считаться “истинно благородными” было все-таки достигнуто.

К судьбе Элизабет Джон Гонт также проявлял участие, и не кто иной, как именно он, заплатил за постриг ее в черные монахини. Этот акт благодеяния заставляет некоторых из биографов Чосера предполагать худшее. Был сделан вывод, что оба они – Томас и Элизабет – на самом деле являлись детьми, рожденными Филиппой Чосер от Гонта, и что поэт добровольно либо по принуждению признал их законными. Не вызывает сомнений, что сестра Филиппы, Кэтрин Суинфорд, впоследствии являлась официальной любовницей Джона Гонта, но все прочие связи остаются в сфере домыслов. Если указанное – правда, то это обстоятельство чрезвычайно усложняет социальный статус Чосера и положение его при дворе, а также проливает дополнительный свет на причины характерной для него иронической отстраненности.

Но все это остается неизвестным, а предположения – бездоказательны. Внешне же Джеффри и Филиппа Чосер представляли собой “образцовую пару”, являя пример гармонии, и утверждать, что за эту видимость им наверняка пришлось заплатить любовью, доверием и привязанностью, было бы странно и опрометчиво.

Репутация опытного и умелого дипломата не мешала Чосеру слыть мастеровитым придворным поэтом. По собственным его словам, он создал “множество песен и пикантных историй”. Надо думать, что ранние эти стихотворные опусы писались по-французски, поскольку именно французский был языком двора; мы так и видим молодого Чосера выступающим перед слушателями, как на рисунке к его “Троилу и Хризеиде”, где три дамы слушают декламацию “geste”, “песни о деяниях” или истории в стихах в зале, украшенном мозаикой. До нас дошел рукописный сборник французских стихов. Пятнадцать из включенных туда произведений помечены инициалом “Ч”. Стихи эти достаточно мелодичны и свидетельствуют об известном мастерстве сочинителя, который, если признать авторство Чосеpa, брал тогда за образец каноны модной французской поэзии.