Книга Влюбленный Дракула - Карин Эссекс

Постепенно ежедневная школьная рутина, давно уже ставшая мне привычной, успокоила мою душевную смуту. Та часть моей натуры, которую я привыкла считать низменной и опасной, более не напоминала мне о своем существовании. Я вновь была тетушкой Миной Мюррей, мудрой и благожелательной наставницей, внушающей девочкам, что умение с достоинством держать себя в гостиной обеспечит им удачное замужество.

Как обычно, в пять часов пополудни приходящие ученицы разошлись по домам, а в шесть для пансионерок и учителей был подан легкий ужин. Меня по-прежнему тревожила мысль о том, как я взгляну в глаза своему жениху. Поэтому, получив записку, в которой Джонатан сообщал, что неотложные дела, связанные с новым клиентом, лишат его счастья встречи со мной до конца нынешней недели, я вздохнула с облегчением. Чувствуя, что дрема, того и гляди, сморит меня прямо за столом, я быстро покончила с едой, и, едва дождавшись момента, позволяющего мне отправиться в свою комнату, не вызывая подозрений, воспользовалась им.

Для того чтобы обезопасить себя от повторения событий прошлой ночи, я забаррикадировала двери комнаты, придвинув к ним маленький комод. В одном из ящиков этого комода лежала моя влажная ночная рубашка, вещественное напоминание о том, что пережитой кошмар не был создан моим воображением. Я свернула рубашку в комок и затолкала в дальний угол ящика, надеясь, что сумею тайком отстирать ее от пятен травы и земли и избежать объяснений с прачкой или, того хуже, с директрисой.

2 июля 1890.

Последующие школьные дни были весьма похожи на тот, что я описала. Забыла упомянуть, что в дополнение к своим учительским обязанностям я порой помогала своей бывшей однокашнице Кейт Рид, ныне ставшей журналисткой, в подготовке ее статей. Родители Кейт поместили свою двенадцатилетнюю дочь, изрядно утомившую их своим упрямством, в школу мисс Хэдли, надеясь, что здесь ее характер отшлифуют, придав ему мягкость и светский лоск, столь востребованные на брачном рынке. Однако все усилия мисс Хэдли привели к обратному результату, и своеволие, присущие натуре Кейт, под гнетом школьных правил расцвело еще более пышным цветом. Выйдя из школы, Кейт вновь обманула ожидания своих родителей, полагающих, что бурный ее темперамент найдет применение в благотворительности, и стала помощницей Джейкоба Генри, известного журналиста, которого она встретила, тайком отправившись на вечер, устраиваемый фабианским обществом. Вскоре Кейт фактически стала правой рукой своего наставника, именно ей, и никому другому, он доверял редактировать все свои статьи.

Через некоторое время статьи эти стали выходить под двумя подписями; теперь Кейт пишет как в соавторстве с Джейкобом, так и самостоятельно. С Джейкобом они остаются закадычными друзьями и каждый вечер встречаются, чтобы прочесть едва сошедший с типографского станка выпуск утренней газеты. Как утверждает Кейт, частенько они делают это «за сигарой и бокалом пива». Надо сказать, моя подруга обожает меня шокировать, всячески демонстрируя пренебрежение к тем самым хорошим манерам и этикету, по части которых я являюсь признанным знатоком. Как-то раз она даже пыталась затащить меня на журналистскую вечеринку, на которой они с Джейкобом отмечали свой крупный успех — выход из печати большой статьи, посвященной насильственным преступлениям против женщин. Однако я сочла за благо отказаться от приглашения, так как, признаюсь, Джейкоб мне совсем не по душе: мне не нравятся его пальцы, вечно перепачканные табаком и чернилами, его хронически небритые щеки, а главное — откровенно оценивающий взгляд, который он устремляет на всякую женщину.

Я изучала стенографию и делопроизводство и потому не сомневалась, что в будущем сумею быть полезной Джонатану в его адвокатской деятельности: на пишущей машинке я печатала с достойной удивления скоростью. Благодаря этим навыкам я оказывала немалую помощь Кейт. К тому же, собирая материалы для будущих статей, она зачастую нуждалась в компаньоне. За несколько дней до жуткого происшествия на берегу реки мы с Кейт посетили бедный квартал, расположенный на узких улочках между Битнэл-Грин и Уайтчепел, дабы исследовать жизнь фабричных рабочих.

Вместе мы заходили в жалкие комнаты, лишенные элементарных удобств, убогие жилища, где воздух, казалось, был пропитан нищетой и несчастьем. В тесноте и сырости там ютились огромные семьи, насчитывающие по восемь-десять детей. Повсюду висело мокрое белье, выстиранное в отравленных промышленными стоками водах Темзы, во дворах смердели выгребные ямы. Природа наградила (или наказала) меня чрезвычайно острым обонянием, и мне казалось, я вот-вот потеряю сознание, удушенная отвратительными миазмами, в которых смешивались запахи человеческих отходов, грязных пеленок, пота и похлебки из костей. В большинстве своем женщины, обитавшие в этом мрачном квартале, вынуждены были работать — ткачихами, швеями, гладильщицами, прачками. У всех, даже у самых молодых, пальцы были уродливо скрючены и покрыты мозолями, а лица бороздили морщины. Несмотря на то, что и сами женщины, и их мужья гнули спины с утра до вечера, зачастую они были не в состоянии внести неоправданно высокую арендную плату за убогое жилье.

Ознакомившись с бытом рабочих, Кейт разузнала, где находится контора домовладельца. При этом она щедро пускала в ход свое женское обаяние, доказав, что годы, проведенные в школе мисс Хэдли, не прошли для нее даром. Едва мы явились в контору, Кейт дала волю своему негодованию.

— Как, по-вашему, этим людям содержать свои семьи, если арендная плата пожирает девяносто процентов их жалованья? — без обиняков спросила она. — Вы буквально превратили их в рабов. И вы полагаете, все это не противоречит христианскому милосердию?

Разумеется, мы не получили хоть сколько-нибудь внятных ответов на подобные вопросы, однако я сияла от удовольствия.

— Ты задала этим типам настоящую словесную порку, — сказала я Кейт, когда мы с ней вышли из конторы.

Мне часто случалось видеть дам-журналисток, о чем-то расспрашивающих прохожих, несколько раз мне даже довелось отвечать на их вопросы. Но, по-моему, ни одна из них не относилась к своему делу с таким воодушевлением, как Кейт.

В глазах моей подруги вспыхнули искры.

— Я люблю крутиться в водовороте жизни, а не наблюдать за нею со стороны, — заявила она. — Думаю, в этом мы с тобой схожи, хотя ты и утверждаешь обратное.

— Наблюдать, как ты общаешься с людьми, все равно что побывать в театре, — призналась я. — Но поверь моему слову, я склонна к наблюдению куда больше, чем к активным действиям.

Признаюсь, говоря это, я была отнюдь не уверена, что слова мои соответствуют истине.

Сегодня я решила навестить Кейт и, несмотря на легкий летний дождь, направилась в ее квартиру на Флит-стрит. На улицах мальчишки продавали вечерние выпуски газет, выкрикивая последние новости с пылом, который не могли остудить даже дождевые струи, а торговцы предлагали свои товары. К великому ужасу своих родителей, Кейт поселилась на третьем этаже здания восемнадцатого века, которое не ремонтировалось уже лет пятьдесят и ныне пребывало в плачевном состоянии. Дверь ее квартиры была открыта, льющийся оттуда ровный свет газовой лампы разгонял сумрак в холле. Заглянув внутрь, я убедилась, что подруга моя дома. Пряди ее темно-русых волос рассыпались по плечам, выбиваясь из небрежного узла, кое-как сколотого на затылке при помощи карандаша. В длинных худых пальцах Кейт держала длинную спичку, при помощи которой только что закурила сигарету. Задув пламя, она взмахнула спичкой в мою сторону, словно это была волшебная палочка. Усыпанное веснушками лицо Кейт просияло улыбкой.