Книга Вепрь - Олег Егоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В трюме раздался грохот, оборвавший полет моей творческой фантазии. Малограмотный звук был свирепо отредактирован приглушенным восклицанием из трех слов, в котором «мать» стояла последним. Должно быть, Обрубков уронил что-то ценное. Сразу затем егерь произвел в погребе запуск маломощного простуженного двигателя. Двигатель, чихнув, затарахтел.
Произведенный урон и последующий запуск мотора вернули меня к реальности, а реальность погнала в сарай за дровами. Гневить лишний раз егеря в мое расписание не входило.
Согласно инструкции я снял со штабеля десяток березовых поленьев. Каким редким дураком казался я Гавриле Степановичу, ежели он допускал мысль, будто я сподоблюсь тащить поленья снизу. Впрочем, после забытых в коммуналке на Суворовском тридцати пачек «Беломора» от меня всего можно было ожидать.
Отлучился я разве что на пару минут, но к моему возвращению за столом кают-компании распоряжался уже какой-то хмырь в бобровом треухе индивидуального кроя, вооруженный до гнилых своих зубов. Зажав между коленями винтовку, он еще пристроил среди опустошенных тарелок обрез и армейский штык. Я как был с охапкой поленьев, так и застыл на пороге. Мой ограбленный вещмешок, моля о пощаде, валялся в ногах хмыря. Сходу произнести по этому поводу что-либо вразумительное у меня язык не повернулся. Хмырь тоже не спешил с разговорами. Чавкая набитым ртом, он покосился на меня и допил из горлышка остатки «Стрелецкой», припасенной ко встрече с егерем. Небритое рыло мерзавца продолжало ходить ходуном, пока на моих изумленных глазах с блюдца не исчез последний кружок привозной колбасы.
— А где полковник? — нарушил он, рыгнув, затянувшееся молчание. — Никак на дальней? Зря поперся. Так и передай. Ячмень-то не завезли, козлы.
Стук двигателя, доносившийся из открытого погреба, он игнорировал.
— Так почему ж козлы не завезли ячмень? — поинтересовался я, высыпав поленья на цинковый поддон и приступая к своим еще не определенным обязанностям. — Ячмень козлы должны были завезти.
— А ты кто такой, чтобы на меня гавкать? — обиделся мужчина. — Снегу-то под завязку высыпало! На дальнюю моя Гусеница порожняком не доползет! Мне что, на своем горбу злак таскать? Натаха блины ко дню Моцарта затеяла, вот и прикинь!
Гусеницей звали, как выяснилось позже, его тощую кобылу.
— Вы не Тимоха случаем будете?! — догадался я задним числом.
— Кого?! — Хмырь заерзал на табуретке.
— Гаврила Степанович нынче в машинном отделении, — объявил я решительно. — Обратно — нескоро. Так что вам лучше утром зайти.
— Кого?! — произнес он с угрозой, приподнимаясь и подтягивая обрез, отчего, конечно, винтовка его грохнулась на пол, чуть не прибив безымянного кота.
Кот, внимательно следивший за развитием событий, все же успел посторониться.
— Пошел вон, — беззлобно сказал егерь, выныривая из погреба.
Обрубков был чрезвычайно весел. От его прежней озлобленности не осталось и следа. Прижимая к груди единственной своей рукой четверть самогона, очищенного, судя по цвету, марганцовкой, он явился перед нами в полный рост.
— Сергей, — обратился ко мне Гаврила Степанович, — гони эту сволочь. Ужинать пора.
Мое имя он узнал, я полагаю, из письма.
Водрузив бутыль на стол, егерь ловко накренил ее и разлил бледно-сиреневый эликсир в два стакана, предупредительно подставленных мною под горлышко.
Тимоха подобрал свою винтовку и, опершись на нее, теперь маялся у двери.
— Со знакомством. — Егерь взял стакан. — Помощнику рад. Без помощника я зашиваюсь. Дай Бог здоровья могучего Бориске и всем прочим, кого я ни разу в жизни не видел. Ты в каких войсках служил отечеству?
— Служить бы рад… — Я опасливо испробовал экзотический напиток. — Плоскостопие нашли.
— Это ничего, — обнадежил меня Обрубков. — Нам еще предстоит.
Тут он оказался прав: нам еще предстояло. Предстояло нам очень многое и очень скоро. И, поверьте, испытания, выпавшие на нашу долю, были не для слабонервных.
— Степаныч! — прочистив горло, засипел в дверях Тимоха. — Разреши обратиться, Степаныч!
— Валяй! — милостиво позволил егерь.
— Я штык-нож у тебя оставил!
Нож просвистел в воздухе и вонзился в притолоку над малахаем отщепенца. Но тот не ушел и продолжал топтаться на месте, даже когда с трудом вы дернул свое холодное оружие и заправил его в голенище валенка.
— Ты еще здесь? — обернулся к нему Обрубков.
— Захарку нашли, — пряча глаза, пробормотал Тимоха. — Часа полтора тому нашли. У раздвоенной сосны Матвей Ребров напоролся.
— Вот оно как. — Егерь провел по лицу ладонью, будто смахивая незримую паутину. — Почему раньше молчал?
На это Тимоха не придумал, что ответить.
— Собирайся, боец, — бросил мне Обрубков, исчезая в своих апартаментах. — На лыжах стоишь хоть?
На лыжах я стоял, ходил и, случалось иной раз, бегал. Только не с ранением в задницу. Признаться, однако, в своей слабости я не пожелал.
За стенкой хлопнула крышка сундука, и Гаврила Степанович вернулся на кухню с двумя ружьями под мышкой. Точнее, с ружьем, предназначенным для меня, — старой ободранной «тулкой» с цевьем, перемотанным синей изоляцией, — и своей личной винтовкой немецкой фирмы «Зауэр».
— Патронташ на гвозде, — дал он мне последние указания. — Форма одежды — валенки-тулуп. Лыжи в сарае. И Хасана там кликни.
«Знать бы еще, кто такой Хасан!» Основательно сбитый с толку, я оделся по форме и поспешил в знакомый уже сарай, где давеча никакого Хасана не встретил. Однако на сей раз он встретил меня сам. Как только я открыл засов, свирепого вида овчарка вырвалась наружу, в три прыжка одолела двор и махнула через ограду. Там, уже на улице, меня дожидались Тимоха с Обрубковым. В предыдущий мой визит Хасан себя не обнародовал — наверное, наблюдал за мной из темного угла. Догадайся я, что он внутри, я бы туда и носа не казал. Теперь же мне оставалось лишь перевести дух и выбрать лыжи с креплениями из широкой авиационной резины.
Поскольку Тимоха посчитал свою миссию выполненной, отряд наш сократился до Хасана, егеря и меня в чине уже признанного официального помощника.
— Захарка вчера вечером пропал, — поведал мне по дороге Гаврила Степанович. — Когда ты с простреленным задом о какой-то нобелевской премии бредил.
— Вы и об этом знаете? — Задетый за живое, я все же удивился, хотя пора было перестать.
— У меня должность такая. С тех пор как участковый наш, Плахин, сгинул. Другого-то не назначили. К нам вообще больше никто не назначается. Я бы крепко на твоем месте, паря, подумал, прежде чем в Пустыри соваться.
— Вы бы, Гаврила Степанович, об этом своему племяннику в телеграмме добавили, — огрызнулся я сходу. — Хотя «Беломор» важнее, разумеется.