Книга Полночный полдник - Марта Акоста

— Который?

— Поздний, очень поздний.

Я подошла к шкафу, а Освальд просто смотрел на меня, лежа на ковре.

Юбка и хлопковая блузка цвета бургундского вина, которые я планировала надеть, выглядели еще более убогими, чем накануне вечером. Но — делать нечего. Я выложила их на кровать.

— Давай примем душ вместе!

— У нас нет времени. Мне придется ополоснуться, изобразив Шустрика Гонсалеса.[20]

Я помчалась в ванную. В течение трех минут, пока я стояла под струей воды, я мандражировала по поводу встречи с родственниками Освальда в целом и его родителями, в частности. Господин и госпожа Грант целый год провели в Праге; я даже видела фотографии, на которых они все делали по-пражски: читали в кафе, ходили в музеи, посещали различные культурные события и обсуждали экзистенциализм.

Они вырастили замечательного, хотя и вполне практичного сына и наверняка должны быть прекрасными людьми. Я втайне надеялась, что они нежно обнимут меня, и мы станем искренно заботиться друг о друге. Вероятно, мама Освальда будет вести со мной длинные телефонные разговоры, а может, даже подкинет какой-нибудь хороший совет. Мы все станем собираться по праздникам, а у них на каминной полке будет красоваться наша с Освальдом фотография.

Толстым махровым полотенцем из египетского хлопка я сначала вытерла тело, а потом подсушила волосы. Умаслившись молочком для тела, которое должно было придать коже блеск, я выскочила в спальню.

На кровати, положив ногу на ногу и что-то напевая себе под нос, восседал Освальд. Кроме широких трусов, на нем ничего не было.

— Милый, ты сидишь на моей… — начала было я, но потом увидела, что он ни на чем не сидит. — Где моя одежда?

— Мне кажется, ты гораздо лучше выглядишь без нее, — улыбнувшись своей кособокой улыбкой, ответил Освальд.

— Меня радуют твои иллюзии. И все же, куда ты дел мои вещи?

— Может, в гостиной? Посмотри там.

— Ха, ха, ха, — возмущенно пробормотала я и, чуть пригнувшись, проследовала в соседнюю комнату — еще не хватало, что бы кто-нибудь, проходящий мимо нашей хижины, увидел через окно мои chichis[21]во всей красе.

Освальд побрел за мной.

На диване лежали матерчатые чехлы с одеждой и несколько свертков с символикой дорогого универмага.

— Это еще что такое? — поинтересовалась я, остановившись как вкопанная.

— Распакуй и узнаешь.

Все это напоминало Рождество. Не тот праздник, который я привыкла наблюдать в доме своих родителей: моя мать Регина распаковывает бесконечное количество подарков, купленных для себя любимой, — а тот, что мы привыкли видеть по телевизору: восхищенные дети и с любовью глядящие на них родители.

Здесь были и миленькие летние платьица, и босоножки, и роскошный черный костюм, и шелковые блузки, и брюки из гладкой ткани, и мягкие накидки, и свитеры, и подходящие ко всему этому великолепию аксессуары. А еще в свертках обнаружились элегантные туфли без каблука, дерзкие шпильки и клёвые спортивные ботинки. Одна из коробок была заполнена нижним бельем, упакованным в хрустящую оберточную бумагу. И, наконец, я увидела платье, идеальное для похода на свадьбу к Нэнси — из темно-розового шелка, отороченное бархатом, простое и прекрасное.

— Зачем ты… Когда ты успел?

— Моей заслуги тут нет. По бабушкиному совету я поручил выбрать все это своему персональному продавцу-консультанту.

Принимать подарки от Освальда было бы очень легко, невероятно легко. Но мне хотелось любить его не за подарки, а за то, что он это он.

— Я не могу принять от тебя все это.

Судя по выражению лица, Освальд разозлился. Схватив полупрозрачные черные трусики, лежавшие на куче прочего нижнего белья, он наклонился и приподнял сначала мою левую ступню, потом правую. А затем просто натянул трусики мне на бедра.

— Теперь их нельзя вернуть, — заявил он. — Давай одевайся, и мы выйдем на линию огня.

Пока он принимал душ и брился, я разглядывала одежду и терялась в догадках: какие же указания Освальд дал своему персональному продавцу-консультанту. Некоторые вещи больше тянули на классику, а некоторые явно несли черты вызывающе эротической эстетики. Я выбрала светло-голубую блузку и темно-синюю юбку — наряд, вполне подходящий для знакомства родителей с восхитительной подружкой их сына.

По пути к Большому дому Освальд держал меня за руку. Вечер стоял теплый, поэтому окна были открыты и оживленные голоса были слышны даже в поле.

— Я нервничаю, — призналась я.

— Не стоит, — отозвался Освальд. — Да, кстати, Милагро. Некоторые гости приехали сюда только потому, что они занимают определенное положение в нашем обществе, их взгляды могут показаться слишком оригинальными.

— Слишком оригинальными? В каком смысле?

— Э-э… они в некотором роде параноики… Ну, в отношении чужаков, только и всего. Поэтому не сердись, если они скажут что-нибудь странное.

Автомобильная стоянка кишела дорогими машинами, слегка присыпанными загородной пылью.

— Не грузи всем этим свою очаровательную башкенцию, — сказала я. — Я буду сама терпимость и внимательность.

Чем больше я волнуюсь, тем больше болтаю ерунды.

Когда мы вошли в гостиную, я постаралась выровнять дыхание. Зрелище напоминало счастливый час в каком-нибудь провинциальном клубе, и этого было достаточно, чтобы мне захотелось с криками унести оттуда ноги. Мужчины были в рубашках-поло и брюках спортивного покроя, на их запястьях красовались крупные золотые часы. Женщины с аккуратными провинциальными прическами были одеты в светлые блузки и широкие брюки или юбки. В глаза бросался странноватый оранжевый оттенок загара некоторых гостей. Одна из женщин — ну вылитая Уинни в возрасте — держала на руках ребенка, а возле нее, с восторгом разглядывая крохотулю, крутилась вторая.

Я быстро осмотрела комнату в поисках Иэна и, не обнаружив его, заметила двух мужчин, которые казались здесь белыми воронами. Один из них, какой-то тип в возрасте, выделялся своей головой очень напоминавшей яйцо, — такой же лысой и хрупкой. Несмотря на теплую погоду, он был облачен в тройку из шерстяной ткани саржевого плетения и восседал в кресле возле камина. Посетители загородного клуба сгрудились возле него и, склонив головы, слушали, что он говорит.

Справа от него стоял худенький молодой человек в черных широких брюках и черной же рубашке; у него были тонкие черты лица, делавшие его похожим на хорька, донельзя выбеленные волосы и водянистые светло-голубые глаза. В его внешности не было ничего особенного, однако я глазела на него, как обезьяна на блестящую монетку.