Книга Клыки Судьбы - Владимир Михальчук

"Ну что же ты, сестренка? Отомстила? Стало легче от мести? - беззвучно говорил Айфос-Фук".

Принцесса взвизгнула, задохнулась в собственном визге, и вновь потеряла сознание.

____________________

3) Рункур (западный диалект материка) - дословно означает "владеющий душами славных воинов, самый грозный противник новой цивилизации", проще - вождь варваров.

____________________

* * *

В столице Преогара тем временем продолжался праздник.

Гроза едва задела город. Упало несколько капель, дождило всего минут десять; пару раз ругнулся далекий гром. Народ даже не обратил внимания на мелкие неприятности. Никто не пошел домой, никто не спрятался под навесом. Шумная толпа вовсю плясала на залитых вином и пивом мостовых. Упившиеся бродяги неподвижно валялись в лужах нечистот, на грязных лицах царило блаженство. Плотники и кузнецы восседали за длинными столами, уготовленными как раз для подобных празднеств, пьяно раскачивались и желали королю многая лета. Эйко-палач любовно обнимал шершавый столб виселицы и, не замечая покачивающийся в петле труп какого-то бродяги, жадно целовал сучковатое дерево.

– Ох, гр-гр… - едва ворочал он языком. - Ох, грешен я, Каменные Боги. Ох, кр-кр… скольких я повесил, безбожник… Пр-пр… прыф… Профф-ессия такая, но… Но карайте меня неистово…

В нетрезвом дыму виселица казалась ему алтарем церкви Четырех Камней. А босые ноги висельника обросли воображаемыми сандалиями епископа. Ему-то и каялся бедный Эйко, целовал влажное бревно, с видом избитой собаки посматривал на колышущееся под ветром тело мертвеца.

– Карайт… карайте меня неист… - заорал вдруг пьяный Эйко-палач. - Неистово!…

На площади тут же подхватили этот вопль. Подвыпившие рыцари и потрепанные шлюхи запели в сотни глоток.

Неистовые движения бедер твоих, королева,

Пылкие груди вздымаются в пламени свечей,

Одну икру я положу на то плечо, что слева,

Другую, так и быть, закину, ох закину, да за шею!

Автор этого пошловатого шедевра сидел в канаве и подпирал затылком решетку водостока. Трупсий улыбался и с видом тихого идиота перебирал на лютне уцелевшие две струны (остальные струны погибли в сражении, когда праздному народу не понравилась какая-то прибаутка о старом епископе).

– Поют, нелюди, - шептал разбитыми губами бард. - Поют, жцуки(4)! А недавно кричали, что я не песенник, а безухое отродье!

Он потрогал шатающийся зуб, выбитый в той же драке, и засипел. Несмотря на боль и парочку трещин в ребрах, Трупсий был вне себя от радости. Еще бы! Ведь не каждый день приходит такой успех. Сперва народ пел его матерные частушки, потом печальную оду по Эквитею, потом насмешливые куплеты про Шрухана.

– О… нет, про Шрухана не пошло… - бард с кислой миной растер внушительный синяк, расплывшийся, казалось, от брови до подбородка. - Зато теперь как поют!

Народ признал его талант! Народ веселился и ревел на разные лады нестройные рифмы и корявейшие фразы без смысла и слога. Народу было радостно и сытно. Горожане во всю горланили последнюю из несуразных баллад Трупсия. И бард подпевал вместе со всеми:

Встретил тебя у корчмы, такую мелкую, дрожащую,

И предложил зайти на огонек согреться,

Согрел тебя, поил-кормил, не отпустил под ночь ужасную,

Теперь же раздвигай - закину, ох закину, уж никуда тебе не деться!

Народ пользовался отсутствием короля. Все священнослужители в еще большем угаре валялись в молитвенном зале дворца - праздновали восход нового епископа. Королевская дружина совершенно не отличалась от веселой толпы: такие же грязные и осоловелые рожи. Преогарцы радовались будто маленькие дети. Казалось, еще совсем недавно в бою с лесным зверьем погибли несколько тысяч славных рыцарей, отцов и мужей. Казалось, еще вчера "погиб", а потом опять вернулся во дворец Эквитей Второй. Люди на какое-то время забыли, что утреннее солнце скоро ворвется в мир бешенными зигзагами, и опять будет прыгать по небосклону. Горожане не помнили, что вернувшийся король был вынужден уйти - разобраться с Теплым, не дать солнцу обрушиться на земли Преогара. В столице, от самого донышка вонючих трущоб и по горлышко городских стен, плескался праздник.

Босоногие торговки и прахи, даже некоторые плакальщицы громко распевали то хвалебные, то похоронные, то вновь хвалебные песни. Мостовые дрожали под развеселыми ударами босых ног. Фундаменты мастерских и конюшен плясали вместе с народом. Казалось, даже угрюмая громада королевского дворца игриво подмигивает узкими бойницами.

Бард выбрался из канавы и залез с ногами на стол. Бренькнул по струнам, запищал хриплым голосочком. Народ затянул новое творение Трупсия.

Люби меня - как я тебя,

А я тебя люблю как солнце,

Ложись на сено и любя

Открой свое оконце.

Люби меня - как я тебя,

А я тебя люблю как пиво,

Поглубже дай, любовь моя,

Живем мы раз, зато счастливо!

На глазах барда поблескивали мутные изумруды слез. Он упивался славой и тем, что его дрянные песенки поет такое количество народа.

"Вот! - победно думал он. - А старейшина в селе орал, что мои стихи только баранам читать! Я ж гений мысли!"

Народ пел, пело и сердце стихоплета. А под столицей тем временем творилась совершенно другая музыка. Звучали страшные рифмы заклинаний, мрачные своды озарялись алыми и зелеными вспышками. Пахло разложением и смертью, камни сжимались от страха перед древним колдовством.

Скелеты угрюмо выглядывали из своих шкафов. В пустых глазницах плясали тени, когда в них нечаянно попадал огонек чадящего факела возле дверей. Деревянные створки поскрипывали под течением ледяного подземного ветра. Опрокинутый стул валялся в грязи, ножками прочь от согбенного на полу скелета с размозженным черепом и пробитой грудной клеткой. Вокруг, под стенами стояли молчаливые хомункулюсы; каждый мертв, хотя и не сознавал этого.

Покойный епископ склонился над алтарем, вырезанном в форме стоящего на четвереньках человека. Пятеро пажей висели над камнем, жизнь хлестала из глубоких ран на шеях. Воздух, пыль и темнота жадно впитывали свежую кровь. Хомункулюсы держали мертвецов за ноги, следя, чтобы драгоценная жидкость не падала на пол, а равномерно распределялась на поверхность жертвенника.

Один из пажей еще боролся за свою жизнь. Он слабо трепыхался, пытаясь высвободиться. От конвульсивных движений страшная рана на горле раскрылась еще шире. Кровь брызнула на сапоги королевскому советнику Мельпону.

– Держите ближе к алтарю, - вполголоса приказал советник. Он с недовольством и брезгливостью смотрел на умирающего паренька. - Незачем растрачиваться.

Остальные молчали, спокойно наблюдая за Шруханом. Только непривычный к подобным ритуалам Герт нервно переминался с ноги на ногу.