Книга Тайна исхода - Уилл Адамс

— А для кувшинов с широкими горлышками нужны чаши, чтобы их закрыть, — подытожил Омар.

— Именно так, — подтвердил Нокс. Они подъехали к развилке дорог, ведущих в пустыню, и он принялся изучать дорожные указатели. В офисе Омара они посмотрели документы и быстро выяснили, что в окрестностях озера Мариут работали четыре иностранные археологические экспедиции. Поскольку на раскопках в Филокстините, Тапосирис-Магна и Абу-Мина наступил перерыв, наибольший интерес представляли раскопки в Борг-эль-Араб, которые вела группа Техасского общества библейской археологии.

— Тогда каким образом здесь очутилась эта крышка? — поинтересовался Омар, едва они выехали на нужную дорогу.

— Это могло случиться много веков назад, — пожал плечами Нокс. — О существовании свитков Мертвого моря было известно в античные времена. Мы располагаем свидетельствами о том, что в первом, втором и четвертом веках в пещерах Кумрана находили рукописи. Ориген[8]даже использовал их при написании своего главного труда «Гекзапла».

— Это что?

— Библия, написанная в шесть колонок. Первая колонка — на древнееврейском, вторая — на греческом, а остальные — различные обработанные варианты. Это помогло другим исследователям сравнить разные версии. Но дело в том, что он в значительной мере опирался на свитки Мертвого моря.

— И ты думаешь, что они могли быть привезены сюда в этом кувшине?

— Такой возможности исключать нельзя.

Омар с трудом проглотил слюну.

— Ты же не думаешь, что мы можем найти… найти рукописи?

Нокс рассмеялся:

— Не нужно питать излишних надежд. Веришь ли, один из свитков представлял собой карту места, где спрятаны сокровища, и нацарапан на медной пластине. А остальные — на пергаменте или папирусе. Александрийский климат разрушил бы их еще века назад. Но есть и другое объяснение. Гораздо более интригующее. Во всяком случае, для меня.

— Продолжай.

— Мы не сомневаемся, что ессеи жили не только в Кумране, — сказал Нокс. — Иосиф Флавий,[9]например, упоминает ворота ессеев в Иерусалиме, а некоторые свитки излагают правила, по которым ессеям надлежит жить за пределами Кумрана. Поэтому другие общины наверняка существовали.

— Ты думаешь, здесь? В Александрии?

Нокс улыбнулся.

— Ты когда-нибудь слышал о терапевтах? — спросил он.

III

Преподобный Эрнст Петерсон незаметно дотронулся до брови. Он не любил, когда замечали, что он потел. Он не любил выказывать никаких признаков слабости. Пятьдесят два года, прямая спина, седеющие волосы, пронзительные глаза, орлиный профиль. С неизменной санкционированной версией Библии[10]в руках. Всегда в подобающем сану одеянии. Человек, который своей несгибаемой твердостью подчеркивает несокрушимую силу Господа. И все же предательский пот продолжал появляться. И дело было не во влажности темных и запутанных подземных лабиринтов. Он не мог справиться с волнением в преддверии предстоящего открытия.

Тридцать с лишним лет назад Петерсон был молодым преступником, мелким вором, постоянно не ладившим с законом. Однажды после ареста он клевал носом на скамейке в полицейском участке и поднял глаза на висевшую на стене репродукцию картины Генриха Хофмана,[11]изображавшей Христа. Внезапно его сердце забилось как сумасшедшее, будто в приступе неконтролируемой паники, и он необычайно ярко увидел всю никчемность своей жизни и ослепительный белый луч — настоящее прозрение. Когда все закончилось, он сполз со скамейки и стал искать, во что бы посмотреться. Он был уверен, что видение не могло не оставить отпечатка на его внешности — наверное, волосы поседели, кожа потемнела, а глаза выцвели. Однако никаких внешних изменений он не обнаружил. Но изменения произошли — он полностью изменился внутри. Ибо ни один человек, заглянувший в лицо Бога, не мог остаться прежним.

Он вновь дотронулся до брови, повернулся к Гриффину и спросил:

— Готовы?

— Да.

— Начинайте!

Он отступил назад, а Гриффин с Майклом вынули первый каменный блок из искусственной стены, за которой действительно скрывалось помещение, как и показывали приборы. Гриффин просунул руку с фонарем и посветил в него, выхватывая из тени яркие краски. Студенты не могли удержаться от взволнованных восклицаний. Но Петерсон знаком дал команду Натану и Майклу продолжать разбирать стену.

В Первой книге Царств сказано: «Господь смотрит не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце».[12]В ту ночь Господь заглянул ему в сердце. И Господь увидел в нем то, о чем сам Петерсон и не догадывался.

Скоро был расчищен достаточно большой проем, позволявший проникнуть в помещение. Гриффин уже собирался так и поступить, но Петерсон остановил его, удержав рукой за плечо.

— Нет, — сказал он, — первым войду я.

— Но это должен быть археолог!

— Первым войду я, — повторил Петерсон. Он оперся ладонью на край кладки и шагнул вперед.

В ту ночь он не просто преобразился — у него появилась цель. Из всех даров Господа это, наверное, было самым ценным. Путь пройден нелегкий. Он потратил годы на Туринскую плащаницу и Вуаль Вероники,[13]которые оказались средневековой фантазией. Но сомнение никогда не закрадывалось в его сердце, и он не допускал мысли о том, чтобы сдаться. Господь не возлагал столь важные миссии на случайных людей. И наконец в его руках оказался важный ключ, и он не жалел сил, чтобы добраться до истины. И вот теперь он находился всего в нескольких шагах. Он чувствовал это. Он знал это. Наступало время прозрения, неизбежное, как рассвет.

Он посветил вокруг себя фонарем. Комната насчитывала тридцать шагов в длину и десять в ширину. Все покрыто пылью. В пол врезана большая купальня с широкими ступенями, разделенная на две половины низкой каменной стеной, позволявшей членам общины входить нечистыми с одной стороны и выходить очищенными с другой. Стены покрыты штукатуркой с выцветшими древними росписями, изъеденными червями. На них виднелся слой грязи и паутина. Он щеткой расчистил один участок и посветил сбоку фонарем. Женщина в синем с ребенком на руках. От охвативших священника чувств проступили слезы.