Книга Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

– Отставить, – негромко сказал Поляков, и военком выпустилОльгину руку, словно она внезапно раскалилась добела. – Идите, гражданкаАксакова. Идите и помните, о чем мы с вами договорились.

Ольги мигом не стало в приемной.

– Так, – сказал Поляков, возвращаясь в кабинет и беря состола папку, – документы эти я у вас забираю. Посмотрю на досуге, проверюкаждого из подавших заявление. Не исключено, что вы окажетесь правы в своихподозрениях. Впрочем, не станем делать скороспелых выводов. Что же касаетсяАксаковой… – Он значительно помолчал, глядя в глаза военкому. – Никакихразговоров о ней не вести. Ее заявление, Испания – все забыто. Вам понятно?

– Так точно, – вытянулся Власенко и сделал оловянные глаза.– Все понятно!

Ему и в самом деле было все понятно. Чего тут понимать? Идураку ясно, что за несколько минут ушлый капитан вербанул перепуганнуюдевчонку в осведомители НКВД. В секретные сотрудники, в сексоты. Правда,Власенко совершенно не понимал, какой может быть секретный сотрудник из ОльгиАксаковой, но в данном случае товарищу Полякову виднее.

А его, военкома, дело служивое. Сказали молчать – он и будетмолчать. Не о чем беспокоиться!

И Власенко повторил – словно присягу принес:

– Так точно!

Из обращений Энскогогородского комитета обороны: «Товарищи!В эти дни каждый из нас должен помнить, что жизнь его принадлежит Родине. НашаРодина в опасности, и никогда еще опасность не была так велика».

1941 год

– А точно видели они там парашютистов? – спросил водительТарасов, и на Полякова глянули из зеркала заднего вида его узкие веселые глаза.– А, товарищ майор? Видели? Может, помстилось?

– Откуда у тебя лексика такая старорежимная? – удивился тот.– Помстилось… Ну надо же!

– А что тут старорежимного? – удивился Тарасов. – Я ж изСергачевки родом, там все так говорили. А как же надо было сказать?

– Ну, показалось, почудилось, померещилось… – предложилширокий выбор Поляков.

– Да ладно, как скажете, товарищ майор, – согласилсяТарасов. – Я говорю, были парашютисты или нет? Может, бабенкам в Запалихепоказалось, почудилось, померещилось, на худой конец, помстилось – парашютист,мол, в небе летит. А там было облако или птица. Вот и выйдет, что зря скатаемсяв такую даль.

– Ничего не зря, успокойся. – Поляков откинулся на спинку,поднял воротник шинели: октябрь на исходе, уже сильно пробирало студеными, нупросто-таки зимними ветрами, а «эмка» – не слишком-то роскошная защита отхолода. Погода стояла мрачная. «Снова снег пойдет, что ли? Ишь, тучи какиебегут – прямо-таки фашистские тучи!» – Донесение ведь не от бабенок, как тыговоришь, поступило, – продолжил он, – а от начальника райотдела милиции. Емувряд ли могло что-нибудь помститься, в жизни не встречалось мне еще начальниковрайотделов, склонных видеть то, чего нет. Скорей они то, что у них под носом,поленятся разглядеть, а никакими иллюзиями себя обременять не станут. Это раз.Кроме того, мне все равно нужно в тот район. Знаешь, где укрепления строят? Ну,около Кузнечной пристани? Туда заедем.

– На возвратном пути, что ли? – уточнил Тарасов.

– Нет, сначала в Кузнечную, потом в Запалиху.

Тарасов кивнул и спросил:

– Хотите анекдот, товарищ майор?

– Ну, давай.

– Какое наказание избрать для Гитлера после его свержения?Заставить его изучать «Краткий курс ВКП(б)» на древнееврейском языке.

Пока Поляков старательно усмехался (он уже не раз слышалэтот анекдот, быстро обросший бородой), Тарасов на развилке дорог свернулналево – туда же, куда указывал покосившийся столб с прибитой доской и надписьюна ней: «Пристань». Слово «Кузнечная» было уже давно съедено временем, но внем, строго говоря, никакой надобности не было: другой пристани в здешних краяхне имелось. Ни настоящей, ни символической. Ни рек здесь не протекало, ни озерне лежало, ни, само собой, морей не бушевало. К чему приставать, когда вся водав колодцах и искусственных прудах? Поляков диву давался, как можно былоселиться людям не около большой воды. Он-то прожил жизнь на Волге, без неегород был бы как будто и не город. Ну а тех, которые Кузнечную пристаньосновали, чего в голую степь понесло?!

С другой стороны, мало ли какая злая воля заставила здесь,именно здесь поселиться кузнецов, давших имя деревне? Вот сейчас в Казахстане,по слухам, города новые стали строиться, а ведь там совсем уж голая, мертвая,глухая степь. И ничего, живут люди! Хотя и не по своей воле туда пришли, аименно что по злой.

Думать об этом не хотелось, и Поляков даже обрадовался,когда Тарасов снова заговорил. Вообще-то он решил поехать именно с Тарасовымпотому, что среди молчаливого племени шоферов из гаража НКВД (иногда казалось,у них у всех языки урезаны, а непременные «так точно» или «никак нет»произносит некое устройство, спрятанное в кармане шинели) тот был самыйобщительный. Почти сотню верст отмотать в полном молчании – утомительно, еслине сказать больше. Непрерывное общение с самим собой (вернее, с той своейипостасью, которая звалась Егором Егоровичем Поляковым) осточертело. Правда,порой разговорчивость Тарасова переходила в откровенную болтливость. Ну,ничего, послушаем, чем народ живет, чем дышит.

– Вчера моя с Сенного базара пришла злая-презлая, – вещалводитель. – Три часа за молоком в очереди стояла. А цены нынче знаете какие?Десять рублей литр. Помню, как война началась, ужасались: два рубля литр, с умасойти! А теперь вон по десять берут, да еще и в драку.

Поляков, само собой, продукты получал в распределителе,питался по большей части в служебной столовой, на базар если и заглядывал, точтобы купить ягод или яблок, но с начала войны не был там ни разу: не до того.Давал деньги соседке тете Паше, она и приносила ему смородину и малину.Однажды, еще в августе, тетя Паша прибежала с базара с круглыми глазами исообщила о ценах: молоко – четыре рубля литр, мясо – 26—28 рублей за килограмм,яйца – по 15 рублей десяток, масло – 50 за килограмм, но его нет даже за такиеденьги. Картошки нет, а если кто привезет несколько мешков, то мигом образуетсяочередь в сотни людей. Еще большая очередь выстраивается за капустой. А теперь,значит, снова все вздорожало. Ну да, в магазинах-то почти ничего не сталосразу, лишь только Энск объявили на угрожаемом положении.

– Да вроде бы регулируют базарные цены, я что-то такоеслышал, – проговорил Поляков.