Книга Время «Ч» - Сергей Соболев

– Влад, миленький, куда ты пропал? – проворковал ему в ухо женский голосок. – Минутку… Я в своем офисе возле «Войковской». Ты меня в дверях застал! А ты где сейчас находишься?

– Я на Носовихинском шоссе… проехал Салтыковку. Когда? Да прямо сейчас… ну, то есть сегодня!

…Хорошо, что его пассия оказалась дамой отходчивой и не отказала ему в общении: Рейндж подозревал, что если он останется еще какое-то время наедине сам с собой или наедине с ноутбуком, в который он не записал пока ни единого слова на заданную тему, то у него элементарно может съехать крыша.

До понедельника, раннего утра, все шло нормально (даже преотлично). Съехались в оговоренном месте, Рейндж вручил подруге букетик любимых ею ирисов, потом пригласил даму в ресторан, после чего был окончательно прощен. Продолжение имело место в уже знакомой Мокрушину Светиной квартире (он был не босяк и имел собственную квартиру в Первопрестольной, но пока толком не успел ее обставить). В пятницу они ненадолго покинули гнездышко: съездили на мокрушинском «иксе» и по его же инициативе в центр. В одном из ювелирных бутиков на Кузнецком Мосту Мокрушин купил подруге скромные часики «Картье» за четыре с небольшим тысячи баксов – расчет с карточки по курсу в рублях. Света подозрительно долго торчала у витрины с обручальными кольцами, украшенными разной величины, качества и стоимости брюликами, но Рейндж удачно закосил под слабоумного… как-то обошлось.

На обратном пути заехали в гипермаркет и набрали столько разного съестного и напитков, что пакеты едва поместились в багажнике (припасов взяли как минимум на месяц совместного автономного проживания… и это обстоятельство Рейнджа в какой-то степени насторожило).

Потом пили, ели, занимались разными приятными вещами, снова выпивали и закусывали, после чего по новой отправлялись в постель (еще для интимных целей использовались джакузи и мягкий уголок в гостиной). Простая растительная жизнь. Пара кролиных особей, добровольно запершиеся в клетке, для того чтобы методично пережевывать корм и столь же методично сношаться. Они были почти счастливы. Вплоть до раннего утра понедельника, когда случилась одна штука, заставившая Рейнджа быстренько вспомнить о всех тех проблемах, от которых, собственно, он и пытался бежать начиная с той поры, как его отозвали с Северного Кавказа…

Он встал первым, в начале седьмого утра. Принял душ, побрился, надел брюки и свежую рубашку (в багажнике он возил небольшую дорожную сумку с джентльменским, или, точнее – холостяцким, набором… кое-что пригодилось, учитывая, что он завис у подруги дольше, чем рассчитывал). Прошел на кухню; когда наливал себе в кружку горячий крепкий кофе, услышал, как закрылась дверь ванной – его пассия, значит, тоже пробудилась и отправилась принимать душ.

Прихватив кружку с кофе, Рейндж прошел в гостиную, где на столе еще сохранились следы их затянувшейся до часу ночи трапезы: нарезанная дольками дыня и тяжелая гроздь винограда, свисающая длинным фиолетовым языком из фруктовой вазы, ломти недоеденного миндального торта, разложенные по тарелкам, подсвечник с тремя прогоревшими и оплывшими воском свечами, пустая бутылка из-под шампанского «Моэт и Шандон» и опорожненная примерно наполовину емкость «ноль-семь» виски «Чивас Ригал сэнчюри»…

Мокрушин включил настенное бра, потому что не хотелось врубать яркий верхний свет. Поставил кружку на стол, прошел к белоснежному шкафу-купе, открыл его. Он чувствовал себя довольно паршиво, причем причиной тому был явно не алкоголь, выпитый им за выходные, и уж тем более не секс. Именно в этот шкаф Света, помнится, убрала его пиджак; в кармане у него где-то завалялась упаковка – початая – с «транками»… Пить с утра не стоит, тем более что праздник кончился и пора возвращаться в серые будни. А ежели принять «колесо», то по крайней мере до полудня голова не будет пухнуть от разных идиотских мыслей…

Шарясь рукой в боковых карманах пиджака, он увидел себя в зеркальном изображении: когда он развел в стороны половинки шкафа, открылись не только его внутренности, но и большое, в человеческий рост, зеркало. Сто восемьдесят семь сантиметров рост, вес около восьмидесяти пяти. В день, когда удалось выбраться из ж… под чеченским райцентром Курчалой, в нем не было и восьмидесяти кг. При том, что его боевой вес все последние годы составляет девяносто плюс-минус пара кило…

Волосы у него темные, почти смолистого оттенка, стрижка по-армейски короткая, виски обметало инеем. Светка, как всякая женщина, сразу обратила внимание на некоторые внешние изменения в его облике. Когда они отправились вместе отдыхать на юга – кажется, что это было в позапрошлом веке, – у него не было ни единого седого волоска. Ему довелось видеть девятнадцатилетнего пацана, голова которого за каких-то пару часов стала походить на одуван. Попадались и такие, у которых голова была отделена от туловища. Так что в каком-то смысле ему еще повезло…

Упаковка с «транками» куда-то запропастилась. Неужели он успел так быстро выесть и эту упаковку? Странно… Он хотел закрыть шкаф-купе, но в зеркале, в которое он зачем-то пристально смотрел, Рейндж теперь видел не только себя, в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, перекрещенной ремнями, на которых крепится подмышечная кобура с пистолетом, но и еще одного человека, которого он предпочел бы никогда и ни при каких условиях более не видеть…

Мокрушин медленно, как-то заторможенно обернулся. Если он увидел чье-то отражение – кроме своего собственного, – то это еще не означает, что увиденное им в зеркале нечто действительно… реально существует в природе. Всякое зеркало – странный, хитро устроенный предмет, в котором вовсе не обязательно отражается истина. В каком-то из виденных им давно фильмов в зеркалах давно заброшенного дома регулярно «светилась» разная нечисть. Может, и с ним, с Мокрушиным, кто-то или что-то пытается шутить подобным образом?..

Но нет, все осталось на своих местах. Рейндж стоял у шкафа-купе, чувствуя, что его ноги приросли к полу. Субъект, чье отражение он заметил в зеркале, не испрашивая разрешения, уселся, как был, в изгвазданном грязью «комке», на любимый Светкин диван, обтянутый приятной глазу нежно-кремовой замшей. На голове повязка из бинтов, грязная, как и он сам, с расплывшимся бурым пятном выше правого виска. Глаза заплыли, превратившись в узкие щелочки. Губы спеклись и потрескались, некогда породистый нос с горбинкой безобразно распух, бледное, землистого оттенка лицо кажется еще бледнее из-за густой многодневной щетины, или, если угодно, из-за бороды…

– Ахмед… это ты? – произнес деревянным голосом Мокрушин.

– Я, кто же еще, – неприятно шевеля разбитыми, в коросте, губами, сказал незваный гость. – Ассалам алейкум, командир. Кажется, ты мне не рад?

– Тебя что, кто-нибудь приглашал сюда? Вали отсюда… от тебя падалью несет!

– Полегче, командир, – наставив на него свои щелочки-глаза, прошамкал Ахмед. – Я, знаешь ли, вольная птица. Я как ветер, над которым никто… а тем более ты, не властен…

Рейндж наконец перестал изображать из себя соляной столб. Чуть сдвинув кресло, он плюхнулся в него; теперь его и незваного гостя разделял стол с остатками вчерашней трапезы…