Книга И весь ее джаз… - Иосиф Гольман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Размышляю, — сделав крошечный глоток, и смакуя его во рту, сказала Веруня. — В конце концов, нам не по шестнадцать. Да и он не противный. Эстет, мать его, — неожиданно закончила Евлагина.
Короче, ушла Машка с неожиданной покупкой — ящиком этого самого винища. Слава богу, хорошие вина в ящик помещают не по двадцать бутылок, а только по шесть. Иначе бы денег, вырученных сегодня за икру, не хватило.
Веруня, заподозрив меценатство, сначала не хотела продавать. Однако Ежкова убедительно объяснила, что вечером — важный семейный ужин и дорогое вино будет кстати.
Прозвучало неплохо, даже притворяться не пришлось — у папы день рождения, так что все тип-топ.
Кроме главной цели забега.
Веруня расчувствовалась, загрузила ящик в свою машину и повезла Машку к ее «Астре», благо пробка по летнему времени заканчивалась рано.
В машине Машка молча размышляла о Веруниной ситуации, примеряя ее на себя. Вот если б кто дал ей четыре «лимона» — согласилась бы она на дегустацию в спальне? Или даже просто купил бы двести килограммов икры.
Однозначного ответа не получалось.
Если б это был ее Ромка или тот же Пашка Лохматов — почему нет? Коль природа все так интересно устроила. А если б какой-нибудь богатый говнюк?
В результате результат так и не родился.
Все зависит от обстоятельств, и, похоже, единого ответа вообще не существовало.
Ну и ладно.
Тут она не к месту вспомнила, что однажды уже пыталась рассчитаться подобным образом. Причем — по собственному почину.
Ситуация всплыла во всей красе, как будто не десять лет прошло, а вчера все случилось.
И тут же высверкнуло — вот к кому надо обратиться! Как же она сразу не подумала?
Ефим Аркадьевич Береславский.
Сейчас он, наверное, совсем лысый. Но наверняка такой же наглый и ехидный. И так же хитро посверкивают его очочки. И так же важно выпячивается вперед живот.
Он даже и не такой уж большой, его живот.
Просто сразу видно, что этот человек свой живот любит, холит и лелеет. И, может, немного им гордится.
А еще у него десять тысяч друзей и приятелей. Из них тысяч семь — не меньше — симпатичные бабы, возрастной категории 30+. И жена, которую, как ни странно, он сильно любит — Машка даже общалась с его Наташей, когда отдавала долг.
Точно.
Завтра с утра — к нему. А сегодня договориться о встрече.
Простилась с Веруней, сказала ей тихо на ушко: «Все будет о’кей». Та согласно кивнула. Есть еще романтизм в ее… пусть будет пороховнице, раз другого слова не нашлось.
А Мария направилась домой.
Вошла с ящиком — тяжеловат, зараза. Даже с шестью бутылками.
Папа бросился помогать.
Он всегда бросается помогать своим детям.
Вообще-то Машка — Эдуардовна, а не Ивановна. Биологический папа был Эдуардас. И есть, слава богу.
Он, кстати, от дочери не отказывался, даже алименты был готов платить. Просто, как говорится, узнав о беременности подруги, пережил минутную мужскую слабость.
Поэтому официально удочерить Машку папа не смог. Эдуардас слал деньги, папа не стал обижать его возвратом, а просто складывал их на ее счет — с них и пошел пушной бизнес. А в шестнадцать, получая паспорт, Машка стала вместо Эдуардовны Ивановной.
Отец ее отругал, но видно было, что ему приятно.
Эдуардас приехал в Москву, когда ей исполнилось восемнадцать. Машка не хотела с ним встречаться, папа заставил.
Вела себя как надутая дура, хорошо, что Эдуардас оказался умнее.
В общем, теперь у нее есть папа и есть очень хороший, генетически близкий… друг, что ли. По крайней мере, когда недавно Эдуардас заболел, Машка сгоняла в Латвию, в его деревню, привезла его сюда и очень удачно прооперировала у хороших врачей. Заодно познакомилась с братом и сестрой, которых раньше не видела. Хорошие ребята. Наверное. Потому что общего у них с Машкой не оказалось ничего — ни воспоминаний, ни родины, ни даже языка.
Кстати о родине.
Эдуардас помог ей оформить вид на жительство в Латвии. Родина у Машки только одна — Россия. Но вечная шенгенская виза, как выяснилось, тоже штука полезная.
Ладно.
Сели за стол, разлили Верунино вино.
— Господи, никогда такого не пил! — Папа реально был в восторге, он вообще врать не умеет. А Машка раньше всегда считала, что все винные марки наливают из одной бочки, после чего в бой идут рекламисты.
— Да, действительно вкусно, — сказала мама. Они точно не притворялись. Надо же, как удачно заехала к Евлагиной.
— А водка все равно лучше, — сказал Ведерников и крякнул, опустошая стопку.
Наш человек.
Кроме него, вино не понравилось Венику — он, с разбегу остановившись у стола, хватанул из рюмки хороший глоток «супертосканы» — сухого красного, урожая 2004 года.
— Может, водочкой отлакируешь? — предложил ему Михалыч.
— И я отлакирую! — влетела услышавшая часть фразы Электра.
— Я вам сейчас отлакирую! — строгим тоном сказал папа. Но почему-то в этой семье его угроз никто не боялся.
Машка наелась маминых вкусностей, выпила с Михалычем рюмку водки, расслабилась и незаметно для себя, под затянувшиеся разговоры про политику, начала клевать носом.
Папа волевым решением отправил ее спать. Она не сопротивлялась — завтра предстоял не менее суматошный день.
Джама ходко шел широким Белужьим протоком, легко придерживая руль катера правой ладонью. Левую выставил в сторону, с удовольствием рассекая ею нагретый солнышком воздух. Небо, как всегда в июле, имело слегка выцветший синий оттенок, вода тоже отражалась синевой. Правда — здорово разбавленной зеленью, также отраженной от растущих по берегам ив.
Когда он свернет из протоки в извилистые ерики, вода станет коричнево-зеленой. Да и ход придется сбросить: в некоторых местах, встав в полный рост и раскинув руки, можно дотянуться до ветвей на обоих берегах ерика. Там уже не погоняешь. Так что надо успеть получить удовольствие от скорости здесь, в широком Белужьем протоке.
Джама добавил газку, и катер, взревев, задрал нос еще выше. Волосы на затылке зашевелились, взъерошенные теплыми пальцами ветра, а деревья на берегах как будто побежали навстречу. Через десять минут такого хода — или, точнее, лета — Джама догнал большой желтый «Посейдон» Васильича, егеря с той же базы отдыха, на которой он взял свой катер. Пришлось придержать руль обеими руками: легкую дюралевую посудинку здорово тряхнуло на волнах от каютного «Посейдона».
Васильич поприветствовал Джаму, но как-то нерадостно: все знали, что старик не любит, когда кто-то его обгоняет. Впрочем, Джаму такие психологические нюансы волновали мало: он еще поддал газу, доведя мотор до максимальных оборотов. Честолюбивый Васильич машинально тоже пришпорил свой крейсер, хотя силы были, конечно, неравны. «Посейдон» был солидным каютным катером с тремя спальными местами и с довольно мощным двухтактным движком в сто пятнадцать лошадиных сил. Если действительно считать его крейсером, то посудинка Джамы была миноносцем: легкий дюраль и те же сто пятнадцать лошадей, только на полноценном четырехтактном движке. Так что там, где солидный «Посейдон» начинал разгон, катер Джамы уже летел на второй космической.
