Книга Блондинка. том I - Джойс Кэрол Оутс

Но сама квартира действительно была новой! Более тесной, еще более неубранной и захламленной, чем прежние. Или просто Норма Джин стала старше и научилась замечать такие вещи? Только оказалась внутри и вся так и замираешь в ожидании и нетерпении — ужасный момент, сравнимый разве что с первым содроганием земной коры, за которым следует повторный толчок, более мощный, неумолимый и узнаваемый. И ты, затаив дыхание, ждешь. Сколько же здесь вскрытых, но не распакованных коробок со штампом: СОБСТВЕННОСТЬ СТУДИИ. Горы одежды на кухонном столе, одежда на проволочных плечиках, развешанных на леске, протянутой под потолком. И на первый взгляд казалось, что в кухне полно народу, что вся она заполнена женщинами в «костюмах» — Норма Джин знала, что «костюмы» — это совсем не то, что «одежда», хотя так толком и не могла бы объяснить, в чем состоит разница. Некоторые из этих костюмов очень эффектные и нарядные — прозрачные платьица с коротенькими юбочками и на тоненьких бретельках. Имелись тут и более строгие наряды с длинными, как хвосты, рукавами. На леске также были аккуратно развешаны для просушки выстиранные трусики, лифчики и чулки. Глэдис увидела, как Норма Джин, разинув рот, глазеет на все эти болтающиеся над головой тряпки, заметила растерянное выражение ее лица и рассмеялась:

— Ну? Что теперь не так? Что тебе не нравится? Тебе или Делле? Она что, прислала тебя шпионить? Ладно, хватит. Пошли отсюда. Пошли!

И она подтолкнула Норму Джин острым локотком, и та вошла в соседнюю комнату. Спальня. Тесная комнатушка с потолком в разводах и трещинах, одним-единственным окошком, полуприкрытым старыми растрескавшимися и грязными жалюзи. Там же стояли знакомая кровать с потускневшими медными шишечками, украшавшими изголовье, с горой подушек из гусиного пера; сосновое бюро, тумбочка, заваленная журналами, пузырьками с лекарствами и книжками в бумажных обложках. На журнале «Голливудский сплетник» примостилась пепельница, доверху набитая окурками; снова горы одежды, разбросанной и сваленной кругом; на полу еще несколько вскрытых, но не распакованных коробок; на стене, возле кровати красуется яркий снимок, вырезка из «Голливуд ревю» 1929 года, с изображением Мари Дресслер в прозрачном белом платье. Глэдис возбуждена, дышит часто и следит за Нормой Джин, нервно озирающейся по сторонам, — где же «человек-сюрприз»? Спрятался? Но где? Может, под кроватью? Или в чулане? (Но в комнате нет никакого чулана, лишь тяжелый гардероб темного дерева, придвинутый к стене.) Мимо пролетела одинокая муха. В единственном окошке был виден край глухой грязной стены соседнего здания. А Норма Джин продолжала гадать: Где же, где? И кто это? Глэдис дразнящим жестом ткнула ее в спину, между лопатками.

— Нет. Норма Джин, ей-богу, ты, наверное, у меня полуслепая. Да к тому же еще и глухая! Неужели не видишь? Протри глаза и смотри! Этот мужчина — твой отец.

Наконец Норма Джин увидела, куда указывает Глэдис.

Это был вовсе не мужчина. Это была фотография мужчины, висевшая на стене, рядом с зеркалом.

2

Впервые я увидела его лицо в день рождения, когда мне исполнилось шесть.

А до этого дня и не знала, что у меня есть отец. Отец, как и у всех других детей.

Всегда почему-то думала, что в том, что у меня его нет, виновата я сама. Что это со мной что-то не так, раз его у меня нет.

Неужели никто не говорил мне о нем прежде? Ни мама, ни бабушка, ни дедушка? Никто.

Мне так и не удастся увидеть его лица не на снимке, а в жизни. И умру я раньше его.

3

— Ну, скажи, разве он не красавец, твой отец? А, Норма Джин?

И голос Глэдис, обычно такой безжизненный, ровный, немного насмешливый, трепетал, как у возбужденной молоденькой девушки.

Норма Джин молча смотрела на мужчину, который оказался ее отцом. Мужчину на фотографии. Мужчину на стене, рядом с зеркалом. Отец?.. В теле жгло и дрожало что-то. Так бывает, когда порежешь палец.

— Да, такие вот дела. Нет-нет, только не трогать грязными лапами!

Глэдис покраснела немного и сняла снимок в рамочке со стены. Теперь Норма Джин видела — это настоящий снимок, толстый и глянцевитый, не какая-нибудь там вырезка из газеты или журнала.

Глэдис бережно взяла фото в рамочке обеими руками в шикарных сетчатых перчатках и поднесла поближе к Норме Джин, но так, чтобы девочка не смогла до него дотянуться. Словно Норме Джин непременно захочется его потрогать! Из прошлого опыта она уже знала, что личные вещи Глэдис лучше не трогать.

— Он… он мой п-папа?

— Ну да, конечно! У тебя его глаза. Такие же голубые и сексуальные.

— Но… но где…

— Ш-ш! Смотри.

Просто как сцена из кинофильма. Норме Джин даже показалось, что она слышит нервную прыгучую музыку.

И как же долго смотрели на него мать и дочь! Разглядывали в благоговейном молчании мужчину в рамочке на снимке, мужчину на фотографии, мужчину, который был отцом Нормы Джин. Мрачно-красивого мужчину, мужчину с густыми гладкими и блестящими, будто смазанными маслом, крыльями темных волос. Мужчину с тоненькими, точно выведенными карандашиком, усиками над верхней губой, мужчину с бледными и тяжелыми, хитро полуопущенными веками. Мужчину с мясистыми губами, на которых стыло некое подобие улыбки, мужчину, который игриво отвел глаза, отказываясь встречаться с их взглядами, мужчину с круто выступающим подбородком, гордым ястребиным носом и крошечной впадинкой на левой щеке, которая вполне могла оказаться ямочкой, как у Нормы Джин. Или шрамом.

Он был старше Глэдис, но ненамного. Где-то за тридцать. Типичное лицо актера, с напускной самоуверенностью позирующего перед камерой. Гордая посадка головы, небрежно надвинутая на лоб фетровая шляпа, и еще на нем была белая рубашка с мягким и широким отложным воротником. Казалось, что это костюм из какого-то исторического фильма. И еще Норме Джин почудилось, что он вот-вот заговорит с ней — но нет, он молчал. А я вся превратилась в слух. Но мне казалось, я словно оглохла.

Сердце у Нормы Джин билось часто-часто и мелко-мелко, как крылышки у птички колибри. И так шумно, шум этот заполнял всю комнату. Но Глэдис не замечала, и не ругала ее. Продолжая пребывать в полной экзальтации, она жадно всматривалась в лицо мужчины на снимке. И говорила прочувственным и экстатическим, как у певицы, голосом:

— Твой отец. И у него такое красивое имя и такое знаменитое, что я не могу его назвать. Даже Делла не знает. Делле кажется, что она знает, но она не знает. И не должна знать! Не должна знать даже того, что ты видела эту фотографию, слышишь? Жизнь у нас сложилась непросто. Когда ты родилась, отца рядом не было; он и сейчас далеко-далеко, и я очень за него беспокоюсь. У него страсть к путешествиям, в другом веке он непременно стал бы воином. Вообще-то он уже не раз рисковал жизнью в борьбе за демократию. Мы с ним помолвлены, в наших сердцах… мы муж и жена. Хотя и презираем условности, и не желаем следовать им. «Я люблю тебя и нашу дочь и как-нибудь обязательно вернусь в Лос-Анджелес и заберу вас обеих». Так говорил, так обещал твой отец, Норма Джин. Обещал нам обеим. — Тут Глэдис умолкла перевести дух и облизнула губы.