Книга Пьеретта - Оноре де Бальзак

Никому из сторонних наблюдателей не разгадать, какие тайные пружины движут жизнью некоторых лавочников; смотришь на них и думаешь: «Чем и для чего они живут? Откуда они берутся и куда потом деваются?» Но когда пробуешь разобраться в этом, рискуешь запутаться в пустых мелочах. Чтобы докопаться до искорки поэзии, тлеющей в сердцах торгашей и вносящей жизнь в их прозябание, необходимо тщательно изучить этих людей; и тогда обнаруживается, на какой зыбкой почве все у них построено. Парижский лавочник живет надеждой — осуществима она или нет, — но без нее он бы неминуемо погиб. Один мечтает выстроить театр или заведовать им; другой стремится к почестям, сопряженным со званием мэра; у третьего в нескольких лье от Парижа есть загородный домик с подобием парка, где он расставляет раскрашенные гипсовые фигуры и устраивает фонтан с тонкой, как ниточка, струйкой воды — роскошь, стоящая ему бешеных денег; четвертый хочет стать командиром национальной гвардии. Провен — этот рай земной — рождал в обоих галантерейщиках то фанатическое чувство, которое прелестные городки Франции вызывают в сердцах своих обитателей. И нужно отдать справедливость Шампани: она вполне заслужила такую любовь. Провен — один из самых очаровательных французских городков и может соперничать с Франгистаном и долиной Кашмира; он овеян поэзией персидского Гомера — Саади, но имеет еще заслуги медико-фармацевтического характера. Крестоносцы завезли в эту чудную долину иерихонскую розу, и она, не утратив своих красок, приобрела там случайно новые качества. Провен не только французская Персия — в нем есть источники целебных вод, он мог бы стать Баденом, Эксом, Батом! Вот тот пейзаж, ежегодно подновляемый в памяти двух галантерейщиков, который то и дело возникал в их воображении на грязной мостовой улицы Сен-Дени. Миновав пустынные и однообразные, но плодородные, богатые пшеницей равнины, которые тянутся от Ферте-Гоше до Провена, вы поднимаетесь на холм. И вдруг у самых ваших ног открывается город, орошаемый двумя речками; под скалой раскинулась живописная изумрудная долина с убегающими вдаль горизонтами. Если вы подъехали со стороны Парижа, то Провен разворачивается перед вами в длину; как водится, у подножия холма пролегает большая дорога, где слепец и нищие провожают вас своими жалобными голосами, когда вам вздумается взглянуть поближе на этот живописный уголок, неожиданно открывшийся вашему взору. Если же вы приехали со стороны Труа, вы приближаетесь к Провену по равнине. Замок и старый город с его древними укреплениями громоздятся перед вами по уступам холма. Новый город лежит внизу. Есть верхний и нижний Провен; первый — город, овеваемый свежим ветром, с извилистыми улицами, взбегающими в гору, и с прекрасными видами; вокруг него изрытые дождевыми потоками и обсаженные орешником дороги бороздят широкими колеями крутые склоны холма; это тихий, чистенький, торжественно спокойный город, увенчанный величественными развалинами замка; нижний Провен — город мельниц, орошаемый Вульзи и Дюртеном — двумя бриарскими речками, узкими, глубокими и тихими, город харчевен, город торговцев и удалившихся от дел буржуа, город, где грохочут дилижансы, коляски, возы.

Эти два городка, или, вернее, этот город, его историческое прошлое, его меланхолические развалины, его окрестности — веселые долины, чудесные ручейки в цветущих берегах, кудрявые живые изгороди, речка в зубчатой рамке садов — рождают такую любовь в сердцах жителей, что они следуют примеру овернцев, савойцев и всех вообще французов: если кто и покидает Провен в поисках счастья, то неизменно туда возвращается. Выражение «умереть в своей норе», которое сложилось о кроликах, но применимо и к человеческому постоянству, может служить девизом для обитателей Провена. Рогрон с сестрой только и мечтали о своем милом Провене. Продавая мотки пряжи, брат внутренним взором видел «верхний город». Складывая стопками картонные листы с нашитыми пуговицами, он созерцал долину. Разворачивая или скатывая падуанскую ленту, он представлял себе блестящие изгибы речек. Окидывая взглядом полки с товарами, он мысленно взбегал по изрытым дорогам на кручу, куда удирал когда-то, скрываясь от отцовского гнева, и лакомился там ежевикой и орехами. Но особенно занимала его мысли маленькая площадь Провена: он все думал, как бы ему украсить свой дом, мечтал о новом фасаде, о гостиной, о бильярдной, столовой, спальнях, об огороде, который превращался в английский сад с лужайками, гротами, фонтанами, статуями и т, п. Спальни брата и сестры были на третьем этаже шестиэтажного дома, шириной в три окна по фасаду и окрашенного в желтый цвет, — таких домов немало на улице Сен-Дени; комнаты были скудно обставлены только самой необходимой мебелью. И все же ни у кого в Париже не было такой роскошной обстановки, как у Рогрона! Проходя по городу, он в каком-то экстазе застывал перед витринами с красивой мебелью, рассматривал драпировки, которыми увешивал свое будущее жилище. А возвратившись домой, говорил сестре: «Какую мебель я видел в одной лавке! Вот подошла бы для нашей гостиной!» Назавтра он мысленно покупал уже другую обстановку, и так до бесконечности. Каждый месяц он выбрасывал всю мебель, купленную в предыдущем. На его архитектурные причуды недостало бы и государственного бюджета: ему хотелось иметь все, что он видел, а нравилось ему только самое модное. Если он любовался балконами новых домов или изучал робкие попытки украсить их фасады, он находил, что лепные украшения, скульптура и раскраска стен совсем не на месте в Париже. «Эх! — думал он. — Как бы все это выглядело в Провене!» Когда он после завтрака стоял, прислонясь к витрине, у порога своей лавки и, тупо уставясь в одну точку, предавался пищеварению, перед взором его возникал фантастический дом, позлащенный солнцем мечты; он прогуливался в своем саду, слушал журчание своего фонтана, падавшего сверкающими жемчужинами на круглую каменную плиту. Он играл на собственном бильярде, сажал цветы!

Если же сестра его задумывалась с пером в руке, забывая бранить приказчиков, — стало быть, она видела, как принимает у себя провенских буржуа или любуется в зеркалах собственной гостиной своим чудесным чепцом. И брат и сестра стали уже находить, что на улице Сен-Дени нездоровый воздух, а запах рыночных отбросов заставлял их вздыхать по благоуханию провенских роз. Их терзала тоска по родным местам, ими, как мания, овладевала мечта о собственном доме, еще более разжигаемая препятствиями — необходимостью распродать последние мотки ниток, катушки шелка и пуговицы. Обетованная земля долины Провена тем сильнее влекла к себе этих новых израильтян, чем дольше они задыхались и страдали, совершая свой переход по песчаной пустыне галантерейной торговли.

Письмо Лорренов пришло, когда они были целиком захвачены мыслями об этом прекрасном будущем. Галантерейщики почти не знали своей кузины Пьеретты Лоррен. Старый трактирщик прикарманил наследство Офре еще в те времена, когда дети его обзаводились собственной лавкой, распространяться же о своих капиталах он не любил. Брат и сестра, отосланные с юных лет в Париж, едва помнили свою тетку Лоррен. Понадобился чуть ли не целый час генеалогических споров, чтоб они вспомнили эту тетку, дочь их деда Офре от второго брака, единокровную сестру их матери. Они установили, что умершая от горя г-жа Неро была матерью г-жи Лоррен, и пришли тогда к выводу, что второй брак их деда был для них крайне невыгоден, ибо результатом его был раздел наследства между детьми от обоих браков. Они припомнили к тому же кое-какие обвинения своего отца, который, как истый трактирщик, любил позубоскалить.