Книга Раб лампы - Наталья Андреева

— Я тебя огорчу: недельку придется потерпеть. Мы оформляем документы.

— Мы?

— Я и Клара.

— Ах так! Ты и эта…

— Без комментариев.

— Если бы я тебя не знал, то отменил бы эту поездку.

— Значит, я вне подозрений? Ты и мысли не допускаешь, что я могу кем-нибудь увлечься?

— У тебя на это времени нет. Я веду переговоры с городскими властями. Ты у нас нынче модный скульптор. Твои работы могли бы украсить улицы города. Но проекты утверждает городская Дума. Их у нее на рассмотрении сейчас не менее двухсот. Я разделяю их на три группы. Первая — те, которые финансируются заказчиками. Вторая — просто талантливые произведения, которые достойны реализации. Третья — устанавливаемые за счет государства. Я их называю «всегда», «никогда» и «свои люди — сочтемся». Чтобы добиться государственного финансирования, надо постараться. Хорошо, что у меня есть связи. Я знаю, что ты тяготеешь к монументализму. У тебя получится.

— И во что нам это обойдется?

— Это не твое дело. Твое дело — ваять.

— Что именно?

— А какая разница? Мы, Дуся, живем во времена мультикультуры. Население города делится на враждебные друг другу микросообщества. Что не нравится одним, приводит в восторг других. Что бы ты ни сделала — кому-нибудь это понравится. Пусть ругают. Хуже, когда молчат.

— Тебя потянуло на философию?

— Я подумываю о том, чтобы писать статьи в солидные журналы, — важно сказал Дере.

— По поводу?

— К примеру, о современной скульптуре.

— Что ты в этом понимаешь? Счетовод!

— Во-первых, я экономист, — буркнул Дере. -А во-вторых… Вали на курорт со своей развратной подружкой. Не мешай мне.

В аэропорт она ехала на такси. Дере отправился на деловую встречу. С Кларой встретились во время регистрации рейса. Та поцеловала подругу в щечку и спросила:

— Ну, как все прошло? До-ми разозлился? Кричал?

— Обрадовался. Сказал, что нам надо друг от друга отдохнуть.

— У него любовница, — уверенно сказала Клара. — Ну и ты не теряйся. У тебя будет чудесный мальчик. Я видела фотографии.

— Ничего не будет, — вздохнула она. И повторила: — Не будет ничего.

В самолете Клара откинулась на спинку кресла и тут же уснула. Нервы у нее были как канаты, самолетов она не боялась. Ни самолетов, ни дьявола, ни мужа Платошу. Хомячка. Ведь это была Клара! А Маргарита Мун никак не могла уснуть. Смотрела в иллюминатор, зевала, время от времени закрывала глаза. Но — не спалось. Как и всегда в дороге, в голову лезли разные мысли. К примеру: как ты дошла до жизни такой? Летишь в Египет, на модный курорт, живешь в Москве, в хорошей квартире, есть у тебя и деньги, и даже слава. А ведь судьба тебе была, Дуся Грошикова, жить безвылазно в деревеньке Лопоток, у мелкой речушки с одноименным названием. Да ты с этим не согласилась…

Первое, что она запомнила: груда песка у ворот родного дома. Ей было года четыре. Прошел дождь, они с соседским мальчиком строили башню. И вдруг… Рука нащупала что-то странное. Кусочек мялся и принимал желаемую форму. Дуся выудила это из песка — и через пару минут в ее руке была голова лошади. Момент — и вновь бесформенный кусок. А потом — голова собаки. Это так ее заинтересовало, что башня была забыта.

Прошло время, и она сообразила, что это берется из песчаного карьера. И узнала, как называется. Глина.

— Айда на карьер! — звала она друзей. И прихватывала пластмассовое ведерко с совочком.

Игры играми, но с карьера Дуся уходила с полным ведерком. А дальше — часами размачивала глину, мяла, лепила, потом сушила. После додумалась обжигать фигурки. Лепить она могла часами. Девочку никто не понимал; в деревне Лопоток ее прозвали Дусей-дурочкой.

— Вон Дуся-дурочка с ведерком идет! Эй! Почем грязь продаешь?

Мать ее жалела, считала тронутой. Сгребала в подол и выбрасывала на помойку глиняных лошадок и котят, безжалостно разбивала их камнями. Дуся плакала, но тут же лепила новых. В сельской школе ее поделки поначалу признания не нашли. Учительница рисования, дав детям задание, убегала на участок, который был тут же, при школе, как и ее квартирка. Дусины рисунки она ругала:

— Грошикова, я тебе что велела? Чтобы было красиво! И краски не расплывались! И почему на твоих рисунках сплошные кляксы?

— Это тени. Все предметы отбрасывают тени, -тихим голосом объясняла она.

— Учить ты меня будешь! Переделать!

В ее аттестате красовалась тройка по рисованию. При том, что училась Дуся на «хорошо» и «отлично». Но с учительницей рисования не поладила. В восьмом классе ее поделки стали брать на школьные выставки. Все ходили, дивились:

— А ведь как живые! Ай да Дуся-дурочка!

Мать же сердилась.

— Как не родная. Подкидыш. Одно знает: с глиной возиться. Матери бы помогла! Грядки заросли! Поросята от голода визжат! А она сидит. Я тебе сколько раз говорила: нечего летом дрова жечь, печь топить! Кто ж тебя замуж возьмет, дуреха? Ничего-то ты не умеешь!

Жили не бедно. Хозяйство было большое: две коровы, поросята, куры, кролики. Мясо возили на рынок, туда же по осени половину урожая картофеля. Деньги мать складывала на книжку, на черный день. Дуся постоянно просила краски, потому что они очень уж быстро заканчивались, но ей не покупали. Мать была прижимиста, а отец не смел перечить. Она искала природные красители — румянить щеки своих глиняных друзей. Чтобы ожили. Некоторые поделки были ей особенно дороги, и она старательно прятала их от матери. Та говорила раздраженно и устало:

— Выбрось дурь из головы! На ферму пойдешь работать! Дояркой!

Но дочь настояла на том, чтобы ездить в город, где была десятилетка. Полчаса на рейсовом автобусе туда, полчаса обратно. Зато в новой школе к ней были более снисходительны и уже не звали дурочкой. А одна из ее работ, фигура пионерки, даже украсила актовый зал. Но все сходились на том, что занятие это бесперспективное, и Дусе Грошиковой ни за что не пробиться. Мало ли в Москве таких талантливых! Мать же внушала:

— Иди в веттехникум. Раз аттестат без троек, так и возьмут без экзаменов. Будешь в колхозе уважаемым человеком. Пойдем.

— Куда?

— Корову доить.

— Я ее боюсь!

— Корову! Боишься! Как не деревенская! А ну -идем!

Скотину Дуся Грошикова не любила. В этом мать была права. А рогатую корову так просто боялась. Та признавала только мать. Дуся повязывала на голову материн платок, опуская его до самых бровей, но упрямое животное все равно не давалось — хлестало хвостом, било ногой. Вот и опять — подойник в очередной раз перевернулся, молоко пролилось. Дуся вскочила и кинулась матери на грудь. А та вдруг и сама расплакалась.