Книга Царская невеста. Любовь первого Романова - Сергей Степанов

Старица Марфа, недовольная тем, что поводом для шуток стал ее сын, резко оборвала общий смех:

– Полно веселиться, пора за трапезу.

Сваренную ворону вынули из горшка. Теперь она казалось совсем тощей, и Марфа недоумевала, как ее разделить. К тому же Евтиния умильным голоском попросила:

– Сестра Марфа, не пошлешь ли малый гостинец племянникам?

– Ох, сестра, самим мало, – отвечала Марфа, но потом, еще раз мысленно разделив ворону, сказала: – А впрочем, Федоре с внучкой крылышка будет много. Пусть они поделятся. Вот и племянники полакомятся. Не чужие они мне.

Бабушка Федора только вздохнула, не смея перечить. Старица взяла нож, но вороне в этот день не суждено было стать пищей для изголодавшихся людей. В дверь постучали условленным стуком громко и требовательно.

– Это деверь, – догадалась Марфа, спеша сама отпереть запор.

На пороге, тяжело дыша, стоял Иван Никитич, один из пяти братьев Романовых, которых расточил Годунов.

– Собирайтесь, – приказал он, с трудом отдышавшись. – Уговорились ляхи с ополчением. Завтра сдадут Кремль, а сегодня отсылают всех русских. Поторопитесь, не ровен час передумают. Не все жолнеры согласны с полковником, мало до бунта не дошло.

Сказал и пошел прочь, держась от слабости за стенку. Евтиния выскользнула за ним, а Марфа с Федорой начали быстро собирать скудные пожитки. Старица вынула из горшка ворону, обернула ее тряпицей и засунула за пазуху. Марья зорко следила за ее действиями, а сама соображала: наверняка старица Марфа почти всю ворону тайком отдаст любимому сыну, но Миша, золотая душа, поделится с ней, а уж она уделит часть бабушке. Салтыковым не достанется ничего. Так даже лучше, только когда это будет, а есть хочется сейчас.

Когда они выбрались из палат, на площади уже собрались три десятка стариков, женщин и детей. В кучке оборванных и изнуренных людей трудно было узнать надменное московское боярство. Родовитые князья безропотно подчинились приказам поляков, погнавших их вместе с домочадцами к Троицкой башне. Заскрипели дубовые, обшитые железными полосами ворота, открылся узкий просвет, и через него бояре один за другим стали выбираться на Неглинную. Они выходили с тяжелым сердцем: страшно было оставаться в Кремле, но никто не знал, что ждало их за его стенами. Ворота затворились. Бояре встали на Каменном мосту, не решаясь ступить дальше. Впереди застыл, понурив седую голову, князь Федор Мстиславский, глава Семибоярщины. Из-под высокой боярской шапки виднелся край льняной повязки с бурыми пятнами крови. Несколько дней назад голодные гайдуки в поисках еды перевернули вверх дном его двор в Кремле. Князь Мстиславский попытался их устыдить, говоря, что он первый боярин царя Владислава Жигимонтовича, но добился только того, что разъяренные гайдуки проломили ему голову чеканом. Ослабевшего от голода и раны князя поддерживал боярин Федор Шереметев, нестарый еще годами, широкий в кости и тоже исхудавший до последней крайности.

На Каменный мост въезжали казаки с копьями наперевес. Один из них направил коня прямо в толпу.

– Карамышев, Карамышев! – пронесся испуганный шепот.

Атаман Сергей Карамышев слыл лютым ненавистником родовитых людей. Подобно большинству казаков, он был из бывших холопов, битый батогами за строптивый нрав. Не желая терпеть наказания, он бежал на вольный Дон. Пытались его вернуть, но куда там! Известно, с Дону выдачи нет! В сердце бывшего холопа укоренилась ненависть к помещикам и вотчинникам, коим он старался отомстить за батоги.

– По здорову ли будете, гости дорогие? – насмешничал Карамышев, играя плетью. – Поклон вам от вольного Дона, стервь золотошубая!

Заметив перевязанную руку Бориса Салтыкова, он сразу потемнел ликом.

– Щенок боярский! Подбили тебя? Знать, помогал на стенах ляхам? Я тебе не руку – башку снесу!

Атаман с оттяжкой полоснул плетью. Борис успел увернуться, а вот стоявший рядом Миша Романов оказался не столь проворным. Плеть чиркнула по его шапке. Миша пошатнулся, шапка упала, светлые волосы окрасились алой кровью. Женщины завизжали, Марфа бросилась на помощь сыну, но атаман вновь замахнулся и толпа попятилась назад, сбив мать с ног. Белый как полотно Миша застыл перед атаманом, покорно ожидая удара. Плеть уже начала опускаться на его голову, как вдруг Марья бросилась к морде атаманского коня и двумя ладонями хлопнула его по глазам. Конь от неожиданности поднялся на дыбы и загарцевал назад. Его копыта заскользили по обледеневшему настилу, и конь вместе с всадником медленно завалился в ров.

Марья щупала залитую кровью голову своего приятеля. Кажется, ничего опасного. Она вынула вышитый серебряными нитями платок, подарок бабушки, приложила к ране. Миша сказал, медленно шевеля побелевшими губами:

– Испортишь платок.

– Молчи ужо! – отмахнулась Марья.

Она разорвала тонкий платок на полосы и перевязала голову товарища. Миша прошептал:

– Век не забуду твою заботу. И вместо испорченного платка подарю тебе другой, шитый жемчугом.

Над краем обледеневшего настила появилось перекошенное от злобы лицо Карамышева. Казаки бросились на помощь к своему атаману, вытащили его на мост.

– На копья бояр! В ров всех! – ревели казаки, сопровождая свои слова непотребной бранью.

В это время на Каменном мосту появились новые люди, конные и пешие. Всадник в латах преградил дорогу казачьему атаману. Тот в ярости крикнул:

– Прочь, князь Дмитрий! Они изменники, их надобно перебить, а животы их поделить на казачье войско!

Услышав имя князя Дмитрия, Марья на мгновение оторвалась от Мишиной раны. Вот он каков князь Дмитрий Михайлович Пожарский, воевода земского ополчения! Старица Марфа и другие боярыни великих родов презрительно называли Пожарского князьком захудалым. Но смотрелся он величественно. Лицо князя было спокойно и сумрачно, на лбу алым цветом горел глубокий рубец.

– Уймись, атаман! – отвечал Пожарский. – Они не своей волей в осаде сидели. Кто из них изменник, не вам, казакам, судить. То дело земское. Мне, начальнику ополчения, с Козьмой Миничем, – он кивнул в сторону сопровождавшего его пешего человека, – и Совету всей Земли решать.

– Нам земские не указ! Гляди, князь Дмитрий Михайлович! Приговорит казачий круг посадить тебя в воду!

– Не старая пора воровать! Не грозись! Я тебе не Прокопий Ляпунов, коего ты воровски предал смерти!

Они стояли друг против друга. Атаман Карамышев, пеший и помятый. Князь Пожарский на коне, спокойный и с глубокой печалью в очах. Князь не случайно вспомнил своего друга Прокопия Ляпунова, рязанского дворянина, собравшего самое первое ополчение против поляков и русских изменников. Будучи воеводой в Зарайске, князь Пожарский поддержал Ляпунова. После долгих колебаний к дворянам примкнули казачьи отряды. Казаки не смешивались с земским войском и вставали отдельными таборами. На святой неделе первое ополчение подошло к столице, объятой восстанием и пожаром. Князь Пожарский был тяжело ранен на Лубянке. Прокопий Ляпунов взял Яузские ворота, казаки облегли Белый город до Покровских ворот. Однако одолеть иноземцев не смогли. Хуже того, между дворянам и казаками вспыхнула застарелая вражда, коей не преминули воспользоваться поляки.