Книга Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни! - Герман Романов

— Ваше превосходительство!

К Багратиону подскакал молодой подпоручик в запыленном гусарском мундире — лет семнадцать, глаза шалые.

— Татары идут, там, за холмами. Сотен десять, не меньше! И янычары с ними, орта, а то и больше!

— Откуда они взялись?! — в возгласе Багратиона страха не было, а одно безмерное ликование. Князь повернулся к царевичу.

— Повезло нам, ваше высочество, сегодня довершим дело, вашим отцом давно начатое.

Константин только кивнул в ответ — еще бы ему не знать, как в позапрошлую войну, 27 лет тому назад, его самодержавный отец наголову истребил турок и крымских татар при Ларге, Кагуле и Пруте. А потом одним рывком захватил Крым, это гнездилище разбойников, что столетиями пили кровь со славян — русских, малороссов, поляков и казаков. Тогда им было отмщение за все те длинные вереницы несчастных рабов, что ликующие татары столетиями уводили за Перекоп.

И вот султан собрал ошметки той орды, что избежала заслуженного ими избиения, ибо добрая треть татар присягнула России, и клятву эту исполняла с достоинством и прилежанием…

— Скачите, ваше высочество, к фельдмаршалу. Мы их истребим и закроем туркам дорогу к Царьграду. Пусть армия смело поспешает вперед — Фархад-паша на помощь султану не придет.

— Так точно, ваше превосходительство!

Отец всего один раз такую ему выдал нахлобучку за нарушение субординации, что этот урок Константин на всю жизнь запомнил. А потому, хоть он и «его высочество», но в данный момент «их превосходительное сиятельство» (тут молодой великий князь улыбнулся над своею незамысловатой шуткой) его непосредственный командир, приказы которого следует соблюдать от сих до сих. Иметь второй тяжелый разговор с императором молодой царевич не желал категорически.

И снова горестно вздохнул — в бой его явно не пускали ни старый фельдмаршал, ни этот молодой генерал. Обидно до слез! Но делать нечего — против воли самодержавного отца не пойдешь!

Петербург

Посол тяжело вздохнул, перекрестился, беззвучно шевеля губами, будто читал молитву, а сам продолжал думать о своем, крестясь перед иконами и отвешивая поклоны. Ничего не поделаешь — политика, как и искусство, требует жертв.

Три года тому назад весь русский двор, узнав о казни этой набитой дуры Марии Антуанетты (посол чуть не скривился, вспомнив высокомерную австриячку, жену короля Людовика и сестру австрийского императора), оделся в траур, который, мыслимое ли дело для культурной Европы, соблюдался чуть ли не полгода.

А эти бесконечные молебны, изнуряющие тело посты, что ханжеские супруги налагали на себя, а заодно на весь Петербург. Даже английские пуритане, известные своим аскетизмом, прах их раздери, до такой изуверской строгости не додумались.

Никто из богатых русских вельмож в эти долгие дни ничего не праздновал и сам в гости не хаживал. И в иностранные посольства на торжественные обеды князья не ходили, откровенные беседы о российской политике перестали вести.

Хотя и не было прямого на то царского запрета, но все прекрасно знали, что найдется кому донести куда следует, а там последует вечное отлучение от двора. Прецеденты уже были, а эти русские варвары готовы на коленях лизать монаршую длань.

Рабы!

Посол мысленно улыбнулся, но продолжал креститься и читать молитву. У русских словечко есть одно — холопы. Очень даже хорошо ко всем ним подходит. Варварская нация, хоть и одевается по лучшей европейской моде, лопочут на разных языках, а все одно — варвары. И хуже того — любой нормальный европеец, пообщавшись с русскими долгое время, сам таким же и становится.

Примеров тому масса, ходить далеко за ними не нужно. Вот один перед ним на коленях стоит перед иконами, чуть ли чугунным лбом не стучит о вощеный пол…

— Кхе!

Посол непроизвольно кашлянул, несколько смущенный — все же он мужчина, и не стоит так думать о женщине, тем более коронованной особе. Но не хотел бы он стать в старости таким же приторно набожным до омерзения для всякого просвещенного джентльмена, как русский император и его почтенная супруга.

Действительно, прав тот образованный русский граф, что совсем к месту пошутил над монаршей четой в английском посольстве — заставь дураков богу молиться, они и лоб расшибут.

Вот только плохо кончил этот смелый и порядочный русский дворянин, настоящий европеец без всяких комплексов, засланный по казенной надобности в безлюдную Сибирь, где в лютые морозы даже волки свои лапы с хвостами теряют.

Дикари они! Разве так можно поступать с людьми, что всей душою к ценностям английского просвещения тянутся? Даже их императрица, урожденная германская принцесса…

Посол чуть не закашлялся, стушевался и даже помотал головою, как усталая крестьянская лошадка, отгоняющая приставучий гнус. Но то продолжалось всего лишь одну секунду, и маска ледяной невозмутимости снова наползла на лицо.

Ну что за разные мысли посторонние идут в голову?! Нет, нет и еще раз нет. Гнать подальше и сосредоточиться только на деле, которое не терпит отлагательств.

Сегодня и сейчас он заставит ее величество дать британской короне четкий и недвусмысленный ответ. И прах раздери их византийскую изворотливость с коварством!

Остров Шумагина

Шумагинское зимовье было солидным — кроме «государевого амбара», где сейчас хранилось почти восемь тысяч выделанных шкур, имелась большая «приказная изба» да крепкий двор.

Рядом расположилось приземистое строение из крепких бревен, с проделанными в них бойницами и печной трубой, что поднималась из крыши, — «караульня». Над ней возвышалась сложенная из бревнышек невысокая дозорная башня. Частокола из заостренных бревен не имелось — не острог, чай, лихих людишек днем с огнем не отыщешь, а туземцы власть уважают и бунт вряд ли поднимать станут.

Посему население зимовья было совсем небольшим — приказчик Семен Прокофьев с женой Анной, крещеной камчадалкой, и старшим сыном, что помогал ему в разных делах. Младший сынок на Кадьяке в приказной школе учился, что губернатор недавно открыл — нужда в грамотных людях на Алеутах, как и на Аляске, была огромная, а на далекую Россию в этом деле полагаться не приходилось.

На самом деле — зачем подросших детишек куда-то за тридевять земель отправлять, их на месте учить надобно. А для того во всех трех острогах на Аляске школы открыли, а в самом Ново-Архангельске даже гимназию с кадетским корпусом.

Сейчас приказчика с семьей да двух алеутов с бабами и детишками в зимовье не было — Прокофьев на Кадьяк уплыл на коче по делам с пятью казаками, что семьи свои проведать решили.

Алеуты в родное стойбище ушли, на другой конец острова. Помощь была нужна — всем родом рубленые дома ставили, у русских жилище заимствуя — и теплое, и чистое. А потому в зимовье остались только трое молодых казаков с пожилым, видавшим всякие дела урядником.