Книга Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала - Герман Романов

Образ бронепоезда вернул его к заветным мыслям. Ведь именно на этих рельсах Кругобайкалки когда-то гулко стучали колесные диски бронепоездов, на всех парах шедших из далекого Забайкалья на спасение адмирала Колчака и остатков российской государственности. Их пушки могли повернуть историю вспять, но поражение под Иркутском поставило крест на той отчаянной попытке…

Сквозь заледенелое вагонное оконце падал лунный свет, еле освещая его ночное пристанище. Ермаков огляделся. Напротив его полки находился короткий топчан, рядом с ним встроенный шкаф, дверь в купе была не сдвижная, а открывающаяся на петлях. Отбросив воспоминания в сторону, он в очередной раз привычно смял зубами картонный мундштук папиросы, чиркнул толстой спичкой, зажмурив глаза от вспышки, и с наслаждением закурил.

Загасив очередную папиросу, Ермаков ощутил холод — не май месяц, да и вагон, судя по всему, подостыл. Видимо, титан на ночь решили не топить, вот и холодно.

Он разглядел на полу купе шинель, по всей видимости, именно ею он ночью и укрывался, лежа на грязноватом тонком тюфячке, иначе все ребра отдавил бы на деревянной полке. Костя поднял с пола шинель и привычно накинул ее на плечи, рукой пройдясь по погонам.

— Звездочек нема. Странно… В армии подобного чина нет. Рядовому такого материала не полагается, — он провел рукой по шинели, — уж больно хороший. Ха! Я же казачка видел на сортировке. Далеко, правда, стоял, папаху серую только и разглядел. Видать, его это шинель, а он, стало быть, есаул, раз погон пустой. Меня Серега, видимо, вместе с ним в купе и определил. А сам наверняка с железнодорожниками водочку попивает.

Странная это была какая-то шинель. Длиннополая. И пуговицы странные, край обрезанный, и не такие гладкие, как привыкли пальцы.

— Велико звание у хозяина. Кем же он в их казачьем воинстве приходится? Ну, ничего, вернется, познакомимся! — решил сам про себя Ермаков. — Надо спасибо сказать, что так заботливо укрыл ею меня! Но где же он ночью-то ходит?

Вопрос был обращен в пустоту, да и ответа на него он не ждал, а потянулся за очередной папиросой, чтоб с перекуром помыслить о том целительном скальнике.

Вроде все и ладно складывалось, но не давало покоя, где-то в подкорке крутилось жуткое видение давешнего дня:

— Нет, ну и рожа! Если бы пил, то точно решил бы, что «белочка» в гости наведалась! — Ермаков пускал кольца дыма и разглядывал через них потолок — Интересно, чего это там Цырен в огонь ливанул, что мне такие глюки привиделись? Не морда, а сущий демон, как бишь он там его назвал?

Он попытался напрячься, чтобы вспомнить детали прошедшего дня, но ничего не получалось. Память словно была окутана липкой сетью, которую не удавалось пробить даже методом глубокого погружения.

Использовать другие, более хитрые приемчики, кои были вложены в его мозг и подсознание во время прохождения одного очень полезного спецкурса лет десять назад, он не стал, и на это был свой резон.

— Что-то в последнее время мне моя голова дорога стала. Особенно теперь! — поразмыслил он про себя. — А то получится как кислое молоко в горячий чай: свернутся мозги и амба!

…Он практически не использовал в мирной, если можно так назвать его пенсионерские будни, жизни навыки, когда-то полученные на военной службе. Толку все равно никакого от них не было, разве что в киллеры податься!

Молодой, честолюбивый капитан Ермаков, орденоносец, получивший обкатку в бою, имеющий прекрасные знания японского языка и культуры, естественно, не мог не заинтересовать определенные армейские структуры.

Константина некоторое время спустя выдернули со ставшего уже родным места командира роты и направили на обучение в Общевойсковую академию имени Фрунзе. Дальнейшее назначение на должность командира разведывательного батальона десантно-штурмовой бригады, расквартированной в подозрительной близости от границы вероятного противника, не заставило себя ждать.

А потому для него не стал неожиданностью пришедший вскоре вызов на курсы повышения квалификации армейских топографов. Признаться, он чего-то подобного и ожидал.

Конечно же, под этой топографической бутафорией скрывалась подготовка в спеццентре ГРУ. Там за каких-то шесть месяцев он хорошо поднатаскался в диверсионном ремесле, а заодно укрепил второй базовый язык, благо вероятных противников хватало.

И пошла бы его карьера в гору, если бы не развал «великого и могучего». Те, кто был врагами, стали друзьями, армия развалилась, далеко идущие планы полетели к чертям. Туда же, а вернее — в «горячие точки», сменявшиеся одна за другой, полетел и он вместе со своими перспективами.

Горькие плоды всех этих перипетий он и пожинал последние долгие два года…

…Но теперь он уже не был инвалидом: нога-то — вот же она, целая и здоровая.

И Костя решился и встал. Нога была послушна, крепка и все-все ощущала. И холод, и мусор под ступней, и радость бытия. Так во сне не раз было — он видел себя прежним, снова бегал, дрался, надевал на нее прыжковые ботинки и с парашютом из самолета вываливался.

А утром просыпался, горько смотрел на изуродованное колено и приставленную к кровати тросточку, и только зубы сжимал. Нет, он уже не лил слезы, не жалел себя — перегорело все внутри, душу всю выжгло. Но тяжесть никуда не делась, осталась…

И только сейчас Ермаков углядел над изголовьем ременную амуницию с кобурой и висящую шашку с темляком. Руки сами потянулись, ведь с Чечни оружия в руках не держал.

Драгунка офицерского образца, крепления для штыка на ножнах нет, как и самого штыка, разумеется, темляк георгиевский, а в навершии рукояти Ермаков разглядел маленький белый крестик. И свистнул сквозь зубы — так вот оно какое, наградное «золотое оружие» русской императорской армии. А на сколько «зеленых» сей раритет сейчас потянет? И устыдился мысли — каким же подлецом и циником надо быть, чтоб офицерской храбростью и честью торговать.

— Наверное, это шашка есаула, — принялся размышлять вслух Ермаков. — Его деда или прадеда награда, может быть. И в вагон этот наверняка он сам меня определил, вояка матерый. А рыбак рыбака видит издалека. Но шашка хороша, жаль только — не казачья.

Бережно повесив драгунку обратно на крючок, Ермаков снял с него ремень с неожиданно тяжелой кобурой. Отстегнул ремешок клапана и вытащил тускло блеснувший в лунном свете вороненый револьвер.

— Ипическая сила! Ну и казачок, ведь не огурец прячет для закуси, а офицерский наган-самовзвод. Ну-ка, отворись, ну-ка…

К великому удивлению Ермакова, барабан револьвера был снаряжен боевыми патронами — вытащенные из гнезд, они рассыпались по столику близнятами. Смерть, временно запечатанная в латунь гильзы…

— Да вы, батенька, никак поэтом становитесь, — усмехнулся он своим мыслям, быстро зарядил барабан и засунул револьвер в кобуру.

А потом с не меньшим сожалением повесил обратно на стену. Медленно присел на топчан, достал из коробки очередную папиросу и закурил, выдыхая табачный дым через ноздри.