Книга Магические изыскания Альмагии Эшлинг - Юлия Лялина

когда воспоминания о покойной госпоже Эшлинг и жалость к её осиротевшему ребёнку были ещё свежи, не успели потускнеть, покрыться пылью и уйти в тень забвения, оттеснённые более насущными делами. Но с чего было жалеть Альму сейчас – да вдобавок кому, неизменно твёрдой и сухой почти до треска госпоже Эстиминде!

Может, дело было в сегодняшнем разговоре госпожи Эстиминды с господином Эшлингом? Но судя по всему, отец не сердился на Альму, не собирался запирать её в комнате или каким-либо иным образом наказывать. Его отношение к ней оставалось таким же, каким было всегда. Всё было как обычно. Всё было в порядке. Ведь так?

У Альмы отчего-то защипало в носу – будто она поднесла цветок к самому лицу, чтобы ощутить его аромат, и вместе с ароматом вдохнула едкую пыльцу. Или будто ей вдруг стало грустно. Но ей, не считая очевидно скорого отъезда госпожи Эстиминды, было не о чем грустить: она не терпела нужды, не страдала от хворей – напротив, она была дочерью почтенного господина, была обеспеченной всем необходимым юной госпожой.

Не было оснований испытывать грусть. И всё же грусть нахлынула – не ища оснований, не дожидаясь приглашения.

Альма, сама не зная почему, обхватила в объятии жёсткий узкий стан госпожи Эстиминды, с прерывистым вздохом уткнулась лицом в плотную ткань. И спустя секунду почувствовала, как ей на плечи мягко опустились тяжёлые руки.

Строгая гувернантка никогда не позволяла себе нежностей в отношении воспитанниц, чтобы не баловать их, чтобы приучить их держаться с достоинством в любой ситуации. И всё же сейчас, на прощание, госпожа Эстиминда на краткий миг обняла Альму, разделила с ней незваную грусть.

Воспитанницы госпожи Эстиминды происходили из разных семей, Где-то матери больше интересовались светской жизнью, чем собственными детьми, где-то отцы обделяли родительской любовью дочерей в пользу сыновей, где-то Великое Неведомое благословляло родителей пятью дочерями подряд, и те, подрастая, начинали невольно соперничать между собой… Но нигде ещё на памяти госпожи Эстиминды дочерям не доставались в отцы такие самодуры, собиравшиеся загубить всю их будущность, как господин Эшлинг. Он даже гувернантку для дочери пригласил позже, чем было заведено, словно позабыв об этом родительском долге. А затем, вплоть до минувшего утра, не торопился давать гувернантке расчёт, и его дочь вновь и вновь оттачивала навыки чистописания, выразительного чтения вслух, изъяснения на сидрийском[1], рукоделия, игры на фортепьяно и других школярских добродетелей, хотя по возрасту ей пора было переходить к совсем иным наукам. Юная Альмагия Эшлинг входила в пору, ей пришло время обучаться искусству светской беседы, чуткости к моде, ведению дома, упражняться в бальных танцах, готовиться к дебюту. Госпожа Эстиминда пыталась деликатно поднять эту тему в беседах с господином Эшлингом – когда ей изредка удавалось перехватить его за пределами кабинета. И что же? Господин Эшлинг слышать об этом не желал. Он не приглашал учителей, не устраивал танцевальных вечеров, не выезжал, даже с соседскими семьями прервал сношения. Хуже того, собирался набить голову дочери отборнейшей чушью. И навеки оставить Альмагию томиться без подруг, без кавалеров, без возможностей счастливо устроить жизнь – или хотя бы просто освободиться от полубезумных прожектов отца, не видевшего ценности ни в ком и ни в чём, кроме своей несуразной магии.

Трезвомыслящая госпожа Эстиминда не верила в магию. По крайней мере, не верила, что хоть что-то магическое было присуще господину Эшлингу: если все чародеи были подобны ему, то магии воистину лучше было не существовать! Но под занавес нынешней беседы, когда стало кристально ясно, что госпожу Эстиминду сейчас выставят за дверь без каких-либо рекомендаций, она позволила себе удовольствие пригрозить, что расскажет всем, кто только изъявит готовность слушать, о магических изысканиях господина Эшлинга. Она надеялась, что угроза возымеет действие, однако не догадывалась, что эффект окажется столь сокрушительным. Господин Эшлинг, нелепо булькнув, подавился очередным упрёком и перешёл к запретам, до крайности напоминавшим просьбы.

О, разумеется, этот человек хотел славы! Однако с годами его себялюбивая и неоднократно уязвлённая натура стала опасаться очередной подлости со стороны жестокого мира – господин Эшлинг боялся, что результаты его многолетних исследований кто-то дерзнёт похитить, присвоить себе. И тогда господин Эшлинг потеряет всё!.. Даже подумать страшно.

А если среди слушателей госпожи Эстиминды и не сыщется подлеца, способного на похищение, то почти наверняка эта мстительная карга всё переврёт, извратит, представит в наихудшем свете, сделав из господина Эшлинга посмешище. Нет, ничего подобного категорически нельзя было допустить.

В итоге госпожа Эстиминда покинула «Тёмные Тисы» так скоро, как только было возможно в сложившихся обстоятельствах, получив лаконичные, но хвалебные рекомендации и лишившись большей части книг, позволения кому-либо рассказывать о деятельности господина Эшлинга и последней надежды на светлое будущее своей воспитанницы Альмагии Эшлинг.

* * *

Госпожа Эстиминда была умной и опытной наставницей, достаточно повидавшей жизнь. Вне всяких сомнений, её мрачное невысказанное пророчество сбылось бы. Если бы в привычный ход вещей не вмешался случай.

Господин Эшлинг запасся всем необходимым, засучил рукава и взялся за обучение дочери сам, более никому не доверяя эту обязанность. И что же? Его Альмагия была почтительна, была послушна, была старательна: она выполняла все указания, читала многословные фолианты, вычисляла траектории небесных тел, наизусть зубрила собранные господином Эшлингом биографии и труды магов из клуба «Абельвиро», красивым почерком без помарок (госпожа Эстиминда знала своё дело!) переписывала сумбурные, пестревшие правками и кляксами статьи господина Эшлинга. Но всё перечисленное она проделывала чисто механически, как затейливая кукла, внутри которой сжимались-разжимались пружины и вращались шестерёнки. Альмагия читала, писала, вычисляла, заучивала – но в её серо-голубых глазах ни разу не промелькнул хотя бы отблеск интереса, хотя бы бледное подобие той страсти к магии, которая пламенела в душе господина Эшлинга.

Альмагия оказалась такой же, как её мать. Без малейшей склонности к магии. Удручающе заурядной. Подхваченный ветром ивовый листик был ей стократ милее, чем печатный лист свежего выпуска «Вестника Волшебства». Господин Эшлинг мог в поте лица работать у себя в кабинете от рассвета до заката, увлечённый очередной гипотезой, – а она? Дай ей волю, она день-деньской только и делала бы что гуляла, бессмысленно таращась на реку, на деревья и что там у неё ещё.

Несколько лет господин Эшлинг пытался привить дочери вкус к магии. Однако у неё в организме, видимо, попросту не было органа, отвечавшего за этот вкус – и впрямь неординарный, присущий лишь избранным. И господин Эшлинг отступил, не желая более мучить ни дочь, ни себя.

Великое Неведомое не дало ему то, чего он искал, о чём исступлённо молил. Что ж, значит, во всём бескрайнем мире господин