Книга Семь способов засолки душ - Вера Олеговна Богданова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я взяла сумку и вышла за ворота. Дядя Коля повел меня к перекрестку, а медведь, лиса и зайка смотрели нам вслед. Дальше он свернул от пятиэтажек в сторону гаражей. Он хмурился и сжимал губы, словно боялся выпустить что-то наружу.
Все правильно, сказал наконец дядя Коля, не глядя на меня, но явно ко мне обращаясь. Он забрал ее у меня, я заберу у него тебя. Зуб за зуб, ты понимаешь?
Я не понимала. Дядя Коля шел все быстрее. Он держал меня за руку и встряхивал, как куклу, а я молчала, не зная, что ответить. Я за ним не успевала, цепляла ногами битые кирпичи и щебенку. Мне не было страшно, просто холодно — начал моросить дождь и ветер противно дул в лицо. Еще я хотела в туалет.
Зуб за зуб, повторил дядя Коля.
За спиной послышались быстрые шаги. Меня ухватили за шиворот и отбросили назад. Я упала, больно ударившись затылком.
Когда я поднялась на ноги, дядя Коля уже лежал на земле молча. Над ним склонился папа, он что-то делал с дядей Колей, затем отбросил в сторону кирпич, замер, тяжело дыша и будто оценивая сделанное. Потом он взял меня на руки и понес прочь. А дядя Коля остался лежать в дорожной колее у гаражей, раскинув длинные ноги.
Что он сделал, спросил папа. Он что-нибудь тебе сделал?
Ничего, честно ответила я. Папа ко мне присмотрелся.
Испугалась, спросил он.
Я помотала головой.
Ударилась, когда упала, ответила я, но это, по мнению отца, особой травмой не считалось.
Больше в детский сад меня не отводили, а в школу провожали. Даже когда отец умер. Даже когда я перешла в девятый класс. Даже, судя по всему, теперь, да?
Ладно, извини. Ты-то здесь ни при чем вообще.
Теперь мне кажется, что самым испуганным там был отец. Он велел не рассказывать о случившемся маме, сказал, она может расстроиться.
Отец любил маму.
Отец любил лес.
Отец убивал людей. Ну, ты, наверное, и так знаешь.
Душа вторая
выдох первый
Кустарник расчерчивает предгорье, как прожилки жира — мраморное мясо. Местность лишь кажется ровной, но на деле это полоса препятствий из кочек и темных участков льда в низине — похоже, весной здесь разливается болото.
Рома замечает косулю слишком поздно. Стреляет — сначала показалось, что она упала, но нет, дальше несется через кустарник. Рома стреляет еще раз, когда косуля перебегает открытый участок. Опять мимо.
— Сука…
Рома вытирает нос перчаткой, приседает, ждет. Ведет стволом влево, потом вправо.
Рация кашляет.
— Ромео, как дела? — спрашивает из нее дядя. — Ты где?
— Поднимался к елкам.
— Что-нибудь видел?
— Чуть дальше три перехода, один свежий. Но снега по яйца. Только что была коза, ушла.
Он отпускает тангенту, облизывает губы. Затем вызывает повторно:
— Мне к вам идти? Или домой? Скоро снег повалит.
— Не. Оставайся на месте. Если что — гони козу ко мне. Я не промажу.
— Или ко мне, — хохочет глава администрации, и Рома от души желает, чтобы шестидесятилетнему ослу снова защемило спину. Еще совсем недавно тот брал длительный отпуск, лечился и всячески страдал, жаловался Китаеву всю дорогу от Староалтайска до предгорий. Рома решил пристрелить себя в тот день, когда он сам начнет вот так разваливаться.
С горизонта накатывает непроглядная взвесь. Ветер набирает силу, рокочет турбиной. Кустарник цепляет ветками куртку, водит ими по спине, будто пальцами. Свет синеет. Небо сливается со степью окончательно, снежная крупа летит в лицо, застревает в ресницах и бровях — буран конкретный. Рома приглушенно матерится.
Ведет стволом влево, потом вправо.
Он и поехал на косулю только потому, что обещал. Сразу всех предупредил, что испортится погода. Но дяде было плевать. Если Китаев Анатолий Семенович сказал, что будет охота, значит, охота будет и погода под Анатолия Семеновича подстроится. И плевать, что сам он еле держится на ногах.
Если Китаев сказал присматривать за ебанутой дочкой Дагаева, значит, надо за ней присматривать. С какой-то стороны, это Роме на руку — хоть Ника ведет себя так, словно ей все должны. Не отвечает на вопросы. Представляется чужими именами, каждый день разными. Даже дома ходит в черных перчатках с отрезанными пальцами. Смотрит исподлобья, иногда разглядывает что-то в пустоте у Ромы за спиной. Он пару раз оборачивался, но усилием воли заставил себя этого не делать. Ее шиза, ее проблемы. С другой стороны, кто знает, каким бы вырос Рома, будь его отец сектантом, шарлатаном и садистом.
На охоту они выехали перед рассветом: Рома, дядя и его старые друзья — начальник полиции, первый замглавы администрации города, сам глава и еще пара бизнесменов, поднявшихся на псевдоэлитных турбазах. Все в оранжевых жилетах, как будто собрались перекладывать асфальт в степи, они тряслись в буханке до предгорья, тащились по плоской вымороженной местности с вкраплениями одиноких изб, глядя друг на друга и еле тлеющий рассвет.
Глава администрации потащил с собой собак. Рома это не поддерживал. Охоты на косулю с гончими редко бывают успешными, косули просто срываются с места на большие расстояния по прямой, гончие бегут за ними, уходят со слуха и привет, не дозовешься. Так можно их и потерять — но кто бы Рому слушал? Он смотрит на собак, лежащих на полу. Одна, заметив Ромино внимание, постучала кривым, видимо сломанным, хвостом по дну буханки.
Китаев постоянно с кем-то переругивался по телефону, пока связь не пропала. «Что, опять?» — поинтересовался замглавы, и Китаев поморщился. Сказал: ну они хотят себе бизнес отхапать, это понятно. Просто ищут предлог. А девочка, тихо спросил кто-то, и Рома прислушался. Девочка-то здесь теперь.
Китаев неопределенно покачал головой, покосился на Рому. Что девочка? Девочка ничего, в порядке.
На этом все умолкли. Добравшись до места, оформили документы и разошлись по точкам.
…Доносится эхо выстрелов, и Рома поворачивается на звук, шумно дышит в шарф. Затем идет по собственным следам вдоль склона, на подъем, выбирается в бурю.
Косуля выскакивает прямо на него, даже целиться не нужно, Рома просто стреляет на испуге, отшатнувшись, и лишь потом понимает, что произошло. Следом из-за гряды выбегает гончая, крутится
