Книга Черный-черный дом - Кэрол Джонстон

Она усмехается. – Слушай, это самый интересный вечер за последние несколько недель. Стоит мне вернуться в паб, и я узна́ю – или, скорее, мне расскажут, – что к чему. Так что хватит тянуть время. Выкладывай.

Я молчу, и это ошибка. Я слишком часто так поступала в больнице Модсли; это придает дополнительную значимость молчанию, тому, о чем ты пытаешься не говорить.

Келли перестает улыбаться.

– Боже… Прости меня. Я часто так делаю. Мама говорит, что я любопытнее, чем журналист таблоида. Это во мне говорит гебридец: ни один вопрос не может быть слишком личным, ни один секрет не может долго оставаться тайной. Но ты не обязана мне ничего рассказывать. Я имею в виду, это просто потому, что ты не выглядишь так… ну, понимаешь… – Ее щеки краснеют сильнее. – Так, как будто ты был… была когда-то Эндрю. Черт. Это не…

– Боже, нет, это совсем не то… Я не… Ладно. – Сажусь за обеденный стол, прижимаю прохладные ладони к лицу. – Хорошо.

Келли тоже садится.

Я осушаю стакан виски. Наверное, мне вообще не следовало бы пить, но доктора Абебе здесь нет, и я решаю, что это не считается.

– Я родом из Кроя, это деревня к северо-востоку от Инвернесса. А когда мне было пять лет, я приехала сюда. На этот остров. Мама… – Мой голос умудряется не сорваться на этом слове. Прогресс. – Она привезла меня сюда.

– Почему? У вас здесь была родня?

В голове возникает внезапное и очень нежелательное воспоминание о том, как мы бежали по пляжу в Шоуберинессе, визжа от смеха, пытаясь ухватиться за нити воздушного змея – ромбовидного, радужной расцветки, – который кружился и взлетал под дикими порывами ветра. Помню, я втайне боялась, что он подхватит меня и унесет.

– Нет. – Я смотрю, как Келли снова наполняет наши стаканы; заставляю себя подождать пару вдохов, прежде чем снова поднять свой. – Я говорила, что я мужчина по имени Эндрю Макнил.

Келли хмурит брови.

Тени, камень и трава, вой ветра. Кошмар, такой знакомый, такой незабытый, – это просто еще одно воспоминание.

– Я верила, что когда-то была мужчиной по имени Эндрю Макнил. И… – Я вижу, как расширяются глаза Келли. – Что однажды… я умерла – утонула, – и когда я пришла в себя, то была Мэгги.

– Нет. Не может быть.

Я заставляю себя глотнуть виски.

– И, видимо, я так твердо верила в то, что я Эндрю, а не Мэгги, что рассказывала об этом всем и каждому. В какой-то момент в дело вмешался режиссер-документалист. Он предложил оплатить все расходы, если сможет поехать с нами, – сомневаюсь, что мама могла себе это позволить, а папа уже женился и практически забыл, что у него есть дочь, так что… Я не знаю. – Пожимаю плечами. – Мы так и поступили. Я многое упускаю, но сейчас мне кажется, что этого достаточно. Более чем достаточно.

– Но почему здесь? Почему вы сюда приехали?

– Я этого не помню, но мама сказала, что примерно в то же время я повторяла ей: «Kill Merry»[9] – снова и снова, как будто она должна была знать, о чем я говорю.

Рот Келли приоткрывается, и я чувствую, как жар поднимается по моей шее.

– Я понимаю. Довольно жутко для ребенка, верно? А потом она обнаружила, что я испугалась какой-то шотландской передачи про остров Льюис-и-Харрис по телевизору. Она посмотрела на карту, и там была деревня Килмери.

– Ого… – Келли закрывает рот. – Так вы приехали сюда – и что потом?

– Я не очень хорошо помню, что здесь было. – Я делаю паузу. Тени, камень и трава. Я рыдала так, как может рыдать только ребенок – так сильно и безудержно, что была не в состоянии дышать… – В основном короткие мгновения. Но мама сказала, что это был натуральный цирк. Она пожалела, что привезла меня. Она пожалела, что пригласила съемочную группу. Меня возили по всему острову, чтобы найти «мой» дом или место, где «я» якобы умер. Режиссер даже поручил своим сотрудникам ходить по домам, останавливать людей на улице.

Я вспоминаю ледяную улыбку Алека. «Вы не узнаёте ее? Никто из вас? Вы не узнаете малышку Мэгги?» Все эти бормотания и восклицания из зала бара…

– Ничего себе!

– Полагаю, к тому времени он уже был в отчаянии. Потому что они не нашли никаких записей об Эндрю с Килмери, не говоря уже об Эндрю Макниле. Думаю, режиссер рассчитывал на то, что островные приходские записи, как известно, не заслуживают доверия, и просто на общий эффект, понимаешь? На меня. Очевидно, я была очень убедительна.

– Кто-нибудь что-нибудь нашел?

– Нет, по крайней мере, я так не думаю. Мама сказала, что местные жители приняли нас не очень радушно, и в итоге мы уехали через несколько дней. После этого мне снились кошмары. Мама говорит, что я плакала несколько недель. Она так и не простила себе, что согласилась привезти меня сюда. – Я пожимаю плечами. То, что мама не смогла простить себя, во многом определило мое детство. – Примерно через полгода, по ее словам, я перестала говорить, что я Эндрю Макнил. А через пару лет все стало так, как будто этого никогда не было. – Если не считать кошмаров…

– Хм. – Келли смотрит на меня и подливает виски в свой стакан. – Так почему ты сейчас здесь? В своих письмах ты сообщала, что работаешь в женском журнале и пишешь статью. Она об этом?

Я киваю, делаю незаметный вдох. Готовлюсь произнести тщательно подготовленную ложь, даже если при этом не могу смотреть Келли в глаза.

– Пару месяцев назад у журнала появился новый главный редактор, и он, по сути, сказал: «Если самое интересное в вас достаточно интересно, я позволю вам сохранить работу».

– Понятно.

Моя улыбка явно выглядит фальшивой.

– А я думаю, что это и есть самое интересное во мне.

По крайней мере, это правда.

– Ну… – Келли моргает. – А почему никто не узнал тебя по имени? Я имею в виду, я уже несколько недель говорю о том, что ты забронировала этот дом.

– Тогда я была Мэгги Маккей. Мама снова вышла замуж, когда мне было десять лет. Андерсон – это фамилия моего отчима. Мы переехали в Англию до того, как я пошла в среднюю школу. – Я не упоминаю, что брак длился меньше одного учебного года. – Я прожила в Лондоне больше половины своей жизни. У меня английский акцент. Могу поспорить, ты всем говорила, что я англичанка.

– Да, это понятно. Но почему все так разозлились? И почему, черт возьми, они до сих пор так