Книга Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

— Отвернёшься, рожи корчат.

— Лицемеры, — недовольно скривил губы Николай. — Мздоимцы.

Вульф внимательно посмотрел на него и задумчиво покатал карандаш по столу.

— Может, монгольский амбань ждёт от нас взятки?

— Не дождётся, — отрезал Игнатьев.

— Да нет, — возразил секретарю драгоман. — Мы ведь с вами не контрабандисты. Здесь другое: политика. Англичане и французы вновь угрожают Пекину войной, вот маньчжуры и колеблются: пускать нас, не пускать?

— Я теперь не знаю, как к ним относиться, — признался Николай. — С первого дня отношения не заладились.

— Относитесь с внутренней улыбкой. В китайцах очень много от детей: наивных и проказливых одновременно. Мужчины у них бреют лбы и носят косу, обмахиваются веерами и смеются на похоронах.

— Обмахиваются веерами? Как дамы?

— Да, — подтвердил Татаринов. — Мне, как драгоману посольства Путятина, много раз приходилось присутствовать на переговорах, и я подумал, что бамбуковые веера не просто охлаждали лица сановников. Похоже, ими пользовались при переговорах, как тайным шифром.

— А что? Вполне может быть, — отозвался Вульф. — Ведь у каждого веера свой цвет, орнамент, свой рисунок.

— А главное, иероглифы. Раскрывая веера и закрывая их, можно было не сговариваясь внешне, держаться одной линии по тем или иным вопросам.

— Плутовской народец, — сразу насторожился Николай, словно попал в общество карточных шулеров с их подлыми замашками. Нет, сам он в карты не играл и, если честно, презирал азарт корысти, чего не мог сказать об азарте ином, охотничьего свойства: выследить, догнать и поразить намеченную цель. Тут он был неукротим.

— Китайцам нравится правой рукой чесать левое ухо и делать вид, что таким образом они желают вам благ. Вяжут руки и тут же дарят розы, а когда вы эти розы не берёте, выказывают жуткую обиду.

— М-да, — вздохнул Игнатьев. — Сумасброды.

Прошло несколько дней, и его разыскал посыльный отца Гурия, главы Русской Духовной миссии в Китае.

Судя по письму, которое он передал, маньчжуры признавали Тяньцзиньский договор, но категорически отказывались от Айгунского. Отказывались они и от оружия, выражая крайнее удивление по поводу прибытия нового посланника с группой офицеров.

— Ну что ты будешь делать! — сокрушённо воскликнул Николай, передавая письмо Вульфу. — Хоть поворачивай назад.

Отказ китайцев принять оружие и офицеров лишал экспедицию её основной цели: организации военного дела в Китае, и в корне менял задачу, намеченную министерством иностранных дел.

Он ходил из угла в угол и не знал, что придумать. Как быть? Он готов ехать, готов действовать; спешил, торопился, гнал коней, а тут такая... просто грубая подножка на бегу: бац — и на плац! Лежи, сопи и нюхай землю.

Оставалось набраться терпения и ждать.

Когда вам говорят: «Сидите, ждите», нет ничего разумнее, как следовать совету.

Игнатьев понимал, что ничего не добьётся, если начнёт спорить с монгольским амбанем; тот выполняет волю Пекина.

«Жаль, — озабоченно думал он, глядя в окно, — мало взяли денег. Придётся затянуть пояса: неизвестно, сколько ещё ждать ответа на своё вторичное послание. Весёленькое дельце — ничего не делать! Хоть садись и стишки сочиняй: «Сидели в Кяхте казаки, а с ними генерал».

На улице слепило солнце. Зацветали абрикосы. Земля быстро покрывалась мшистой травкой, лопушистой зеленью, иван-чаем и луговым мятликом.

На припёках появились одуванчики.

Командир конвоя, хорунжий Чурилин, сухопарый, мрачный, с покоробленным левым погоном и распущенной портупеей, бездумно охлёстывал нагайкой прошлогодний репейник и даже не глянул на козырнувшего ему гвардии капитана Баллюзена.

— А у вас, хорунжий что, рука отсохла? — неожиданно придержал шаг и повернулся к нему всем корпусом артиллерист.

— Рука? — сдвинул на затылок папаху Чурилин. — Это с какого рожна?

— А с такого, — басовито заговорил капитан, — что младший, действуя согласно устава, обязан приветствовать старшего по званию отданием воинской чести, о чём вы, господин хорунжий, постоянно забываете.

Капитан Баллюзен — высокий, широкоплечий гвардеец с пышными усами и чистым приятным лицом, пышущим отвагой и здоровьем, относился к тому типу военных людей, которые привыкли подчиняться, действовать назло врагу, не отступать, и в случае нужды легко принимают на себя командование, проявляя далеко незаурядные способности политиков и полководцев.

— Ну, — вызывающим тоном произнёс Чурилин, — не заметил.

Он вскинул руку и демонстративно долго не отрывал её от виска, надменно вытянувшись в струнку.

— Не подобострастно, — заметил Баллюзен. — Вы отдаёте честь не мне, а славе русского оружия, мундиру русского солдата.

— Вольно.

Чурилин бросил руку вниз.

— Вам ясно?

— Так точно!

— Постарайтесь меня понять, господин хорунжий.

— Постараюсь, господин капитан.

Чурилин откровенно ревновал Баллюзена к Игнатьеву. Он, командир казачьего конвоя, лично отвечает за жизнь молодого генерала перед государем императором, а тут какой-то капитанишка лезет в глаза, цепляется по пустякам, чего-то петушится. Ревность его была оправданна: Игнатьев сразу приблизил к себе Баллюзена. Внешне они очень походили друг на друга — ростом, статью, разворотом плеч. Тёмными красивыми глазами.

В это время к Чурилину и Баллюзену подошёл Игнатьев. После приветствия распорядился построить казаков. Хотелось познакомиться с каждым поближе. Кое-кого он помнил по Хиве и Бухаре, но многих видел впервые.

Когда казаки построились, ровно двенадцать человек с хорунжим, он залюбовался «своей гвардией». Больше всего ему нравились уральцы: их песни, их выносливость и храбрость. Он шёл вдоль строя, пожимал широкие мозольной твёрдости ладони, узнавал лица: урядник Ерофей Стрижеусов — ладный степенный казак лет тридцати. Синие глаза, брови вразлёт. Кавалер двух солдатских "Георгиев". Ходил с Игнатьевым в Хиву и Бухару. Из уральских староверов.

Рядовой Антип Курихин — сибирский казак, взятый с линии. Белёсый, бойкий, прирождённый верховод. Из тех проныр и непосед, за которыми в полку, в казарме, нужен глаз да глаз: того гляди, набедокурят. Несмотря на свой небольшой рост и худоватую шею, он отличался ловкостью и силой, слыл рубакой: обладал неотразимым сабельным ударом. Курихин показательно джигитовал, но всё-таки не столь безудержно и лихо, как Семён Шарпанов — казак с роскошным чёрным чубом. Шарпанова он помнил по «хивинскому походу». Он выполнял головокружительные трюки: надвинув на глаза папаху, вспрыгивал в седло бегущего коня, выхватывал клинок и револьвер, и начинал ими жонглировать. Бухарский хан Насрулла диву давался и предлагал Игнатьеву большие деньги за Шарпанова, не понимая, что казак не продаётся. В Средней Азии всему своя цена: всё продаётся и всё покупается — были бы деньги. Стрелял Семён Шарпанов с обеих рук, даже