Книга На повороте. Рассказы и очерки из советской жизни - Борис Федорович Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И точно упреком, направленным к людям, глаза умершей девочки, широко раскрытые, смотрят на небо, отражая в себе, как в зеркале чистом, игру солнца и туч, попрежнему вялую, скучную.
Деревья зеленые — все также — нелепо смеются.
В ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ КОМИССИИ
(Психологические очерки)
«Среди деятелей Чрезвычайных Комиссий, многим место в психиатрической больнице. (Съезд Медицинских работников. Февраль, 1919).
I
Небо хмурится. Недовольное.
— Землею мокрою, осеннею.
— Рекою Москвой. Грязной. Вонючей: издали, сверху — река, точно длинный червяк, извивается кругло.
— Людьми маленькими, мелкими. Ищущими правду — неправду — вместо неба на земле. Сбираются в кучи, собрания. Ноши таскают, взад и вперед. Строят дома и жилища. Снуют. Суетятся. Дерутся. Целуются, мирятся. Рабы силы жизненной, внутренней.
И небу кажутся люди — муравьями. Немного отличными. Двуногими. Прямостоящими.
И точно устав от грязи, небо белым ковром, снежным, густым, укрыло Москву. Улицы широкие и узкие. Дворы и дворики. Крыши покатые и плоские. И людей-муравьев.
И от снега белого, все черное, грязное, что слоем густым заливает Москву — стало светло белеющим. Чистым и славным. Точно отсвет улыбки небесной...
———
На заднем дворе. Темном. Грязном от талого снега — группа людей. Мужчины. Женщины. Есть старики. Трое детей. Окружая толпу, редким кольцом стоят часовые «красные.» С ружьем небрежно сбоку висящим. Красные курят цыгарки. Изредка слова резкие, грубо тяжелые бросят в толпу.
«Ишь буржуй. Проклятые.
Вздумали идти-ть против Советов. Всех перебить. Это было-бы дело »
Временами точно нехотя, тяжело и нескладно открывается дверь. Массивная. Сталью обитая. Дверное оконцо прутьями, толстыми, редкими, крепко забитое мигает стеклом. Желтый луч, тусклый, холодный, освещает толпу. Ищет кого-то. Ему одному — нужного. Чей-то голос, хрипкий и низкий, бросает во двор звуки, имена, фамилии, и повинуясь звукам, родным, люди с трудом отрываясь от темнеющей черно толпы, идут через желтеющую нагло и страшно узкую дверь. На верх. «На расправу.»
———
В комнате темно-светлеющей — от низко спущенных ламп — идет суд: разбор дел Чрезвычайной Комиссией. За столом, высоко оноженным, сидит человек. Коротко остриженный. С квадратным лицом. Твердым и грубым. С подбородком массивным, упрямым. Бритый. Председатель — судья.
Рядом с ним, ближе к стене, на скамье, слегка развалясь, трое красных. Различные внешне, но чем то похожие. В мягких рубашках. Один толстый, плешивый, чистит трубку, не спеша. Двое других — пишут.
На столе — большом, клеенкой обитом, среди груд папок бумажных — котенок. Беленький, с черными пятнами. На спине и на лапках. Котенок играет, катается, ловит перо. Довольный. Веселый.
И председатель, кончая страницу, ему улыбается странной улыбкой, тяжелой улыбкой рта. Точно трудно ему улыбнуться по хорошему: всем лицом.
«Ишь постреленок. Славный малыш.»
И щекочет котенка длинным хвостом. «Ишь беленький.»
———
Часы бьют. Восемь раз. «Пора начинать.» Толстый зевает. Долго. Сладко. Чешет спину. И не вставая, кричит кому-то далекому: «Начинай.»
«Студент Степанов с сестрой Людмилой.»
Дверь открывается. Кто то невидимый впускает двоих. Мужчину и женщину. Он высокий, в солдатской шинели и в желтых обмотках. Со светло-русой бородой. Держась за мужчину, по детски, обеими руками, идет женщина, маленькая, почти девочка. Белокурая. С косою, полураспущенной, длинной. В сером пальто на меху.
———
«Гражданин Степанов, вы обвиняетесь в организации вместе с вашей сестрой и другими студентами контр-революционного заговора. Вы признаетесь?
«Нет. Конечно нет. Я, и тем более сестра, мы стоим вне политики.»
Мужчина немного взволнован. Впервые он призван на суд. При этом такой странный. Вечером. В комнате, наглухо закрытой. Без защитника и свидетелей. С глазу на глаз с тем, кто должен его осудить.
«Позвольте, гражданин, но нам известно, что вы сын профессора Степанова, боровшегося против Советов. Недавно скрывшегося в Сибирь. Не так ли?»
«Да, да.» соглашается подсудимый. «Это так. Но мы его дети — мы не причастны к деятельности отца.»
«Ах, так!» ехидно улыбаясь, переспрашивает председатель. Вы не согласны брать вину за своего отца. А чей револьвер найден у вас?...»
Допрос продолжается.
С усмешкой, вкрадчивым тоном ставит председатель студенту ряд вопросов. Порою нелепых и странных. И на ответы подсудимого, то короткие и ясные,то длинные и смутные, качает,довольный, головою.
«Виновность несомненна.»
Попрежнему играет котенок. И от чернильного пера на белых его лапках появились темные пятна, чернильные. Словно он долго и упорно писал...
«Итак не хотите сознаться?» «Нет,конечно нет...» «Увидим. Ребята: К делу!»
———
Порывисто и точно спеша повинуясь приказу председателя, трое красных набрасываются на студента. Сбивают его с ног. Одевают на его руки кандальники. Кожаные. Привязывают его к стулу. Железному. Наглухо привинченному к полу.
А затем, точно сговорившись, точно действуя по плану обычному, давно ими усвоенному, красные кидаются на девушку. И нагло, по животному, начинают мять ее тело.
И нелепы желанья девушки уйти,отбиться. Бессильные, бесполезные. И крики ее жалкие, детски жалобные, злят красных. Один из них — толстый — грубым движением руки, затыкает ей рот платком. Грязным. жирным, вонючим. «Молчи потаскушка.»
И целуя девушку, трое мужчин, сладострастно волнуясь, срывают с нее одежду, разрывая в куски.
И голое женское тело, покрытое золотисто светлыми волосами распустившейся косы, оттеняет грубые силуэты мужчин, темных и резких.
———
В бешенстве тщетно пытается студент разорвать кандальники. И бессильный бормочет через туго затянутый рот проклятья и угрозы. Слова, не оформленные, похожие на глухие рычанья, лесные, звериные.
Над ним председатель, склоняясь, иронически улыбаясь, шепчет: А теперь, мой дружок, сознаетесь? Не так ли?
«Эй, зверье. Оставьте девушку. Сознался.»
Не сразу послушались красные. Вздрагивающими руками они продолжают мять голое тело девушки, и после, положив ее, потерявшую от ужаса сознание, на кожаный диван, остаются рядом с ней. Словно не в силах уйти от своей жертвы, словно не могут они победить силы своего сладострастия.
Не спеша председатель сует в руки студенту обвинительный акт. Наскоро написанный.
«Вот здесь. Подпишите.»
С трудом двигая онемевшей крепко затянутой кандальниками рукой, подсудимый ставит буквы. Одна за другой. «Кончено. Подписано.»
Председатель смеется странным смехом. Беззвучным. Глухим. И наклонясь к студенту, медленно, раздельно произносит:
«А теперь, милый мальчик, вы умрете», и улыбается ему улыбкой своею, улыбкой рта.
А глаза его, прозрачно бездонные, неподвижно холодные, смотрят сурово. Чуждые лживой ласковости рта, откровенные в своей ненависти к обвиненному.
И продолжая смотреть студенту в глаза, спокойно и точно идя по пути хорошо знакомому,
