Книга Тысяча дождей - Андрей Михайлович Столяров

почти погиб, лишь редкие проржавевшие кочки топорщатся остями травы. Сколько неимоверных трудов было вложено в этот луг, сколько надежд и планов было с ним связано. И вот, Третий Лес вообще не взошел – надгробиями наших мечтаний торчат кое-где голые прутья. Все умирает. Неумолимо сокращается жалкий клочок земли, на котором еще слегка теплится жизнь.

Мне кажется почему-то, что никакая эвакуация нам не поможет.

Дальше наступит очередь города.

Ника понимает это не хуже меня, и пока мы огибаем провал Каменной балки, рассказывает, что недавно возил на инспекцию Юго-Западного региона одного из ведущих экспертов Экосовета. И тот утверждал, что дело тут, в общем, не в кли­мате, просто на нас таким образом обрушилось будущее. Оно всегда приходит внезапно, и мы всегда оказываемся к нему не готовы. Сначала оно явилось как мировой финансовый кри­зис – вы его, веро­ятно, не помните, это было довольно давно, по­том – как хаос Ближневосточного региона: сотни тысяч погибших, миллионы бе­женцев, мгновенно заполонивших Запад, затем – как вирусная пандемия, мы с ней справились, хотя и стояли практически на гра­ни гибели. И наконец как итог – тотальная разбалансировка земной био­сферы: торнадо, непрерывно прокатывающи­еся по Северо-Аме­риканскому континенту, бесконечные дожди, залива­ющие Ев­ропу, сине-зелёные водоросли, цианеи, пре­вратившие мо­ря и часть океанов, в вязкую тину, сделавшие мореплавание невоз­можным, задыхается рыба, гибнут птицы, садясь на дрей­фующие мусорные острова… Предупреждения были, мы им не вня­ли. Никто не ожидал, что наш мир так легко и быстро развалится.

- По его мнению, - говорит Ника, - мы просели куда-то в раннее Средневековье: поселения, разобщенные огромными пу­с­тыми пространствами, примитивная индустрия, примитивные сельскохозяйственные технологии. Непрерывная – от голода или эпидемий – угроза всеобщей гибели. Естественно, что в такой ситуации возрождаются древние языческие культы. Ваш Кол­дун, к сожалению, феномен стандартный. В городе за последние годы образовались десятки, может быть, сотни сект, мягко выражаясь, самого экзотического характера. По слухам, даже с человеческими жертвоприношениями. Никто уже не наде­ется на науку. Напротив, большинство считает, что именно наука привела к этим бедствиям. Все жаждут чуда, которое вернет их в прошлый Эдем, когда было сколько угодно воды, еды, развлечений, когда мир был уютен и безопасен, когда ездили автобусы, поезда, летали авиалайнеры, плавали корабли. А всеобщая жажда чуда – это змеиное варево, отравляющее сознание. Оно может плеснуть огнем в любую минуту…

- Что же нам делать? – спрашиваю я.

От такой картины я даже забываю о своих проблемах. Слишком мелкими они кажутся на фоне глобального катаклизма. Пребывая в изолированном Поселке, постепенно перестаешь видеть масштаб, а он как раз и определяет: будешь ты дальше жить или нет.

- Эксперт вот еще что сказал. Есть такая древняя китайская муд­рость: мир станет лучше, когда пройдет над землей тысяча дождей. Нам оста­ется лишь ждать – ждать, ждать, ждать, – когда эта тысяча благословенных дождей вернет мир в более или менее приемлемое состояние…

Мне это кажется нереальным. Тысяча дождей – это ведь целая вечность. Нам бы как-нибудь дождаться хоть од­ного спасительного дождя, пережить то время, из которого вечность и образуется. Та­ким же призрачным кажется мне и Новый Лес, на­дви­гающийся на нас с каждым шагом. Причем, чем ближе мы подходим к нему, тем менее реальным он представляется. Ноги уже по щиколотку утопают в наметенной пыли, воздух становит­ся глуше, суше, плотнее, серые фантастические сугробы под­ни­маются аж до нижних ветвей, и на них комковатыми на­пла­сто­ваниями лежит та же пыль, осыпающаяся при каждом неосто­рож­ном прикосновении. Впору надевать пылевые маски. С чего я решил, что Новый Лес еще жив: и кустарники, и деревья вы­глядят как заброшенные театральные декорации. Никаких про­блесков зелени. Вероятно, зрение меня все же обманывало. Не­большое круг­лое озерцо, где еще месяц назад стояла тинистая, болот­ная, однако вода, теперь превратилось в яму, заполнен­ную той же унылой пылью. А под ней, если что-то и выжило, то лишь мутные бактериальные пленочки.

- Н-да… – оглядываясь, делает заключение Ника.

Голос его утопает, будто в невидимой вате.

– Ты его не видел месяц назад, - растерянно говорю я. – Он уже совсем погибал… Но когда… исчезла… Аглая… вдруг как бы ожил… Почки набухли… даже листочки… маленькие… проклюнулись… кое-где…

Голос мой тоже мгновенно тонет.

Слова не имеют силы.

- Ну а сейчас – что? – оглядываясь вокруг, спрашивает Ника.

Действительно, что сейчас?

Я осторожно, двумя пальцами, отламываю ближайшую ветку, встряхиваю ее, невесомыми хлопьями осыпается пыль. Ветка совершенно безжизненная: на корявых суставах нет ничего, кро­ме бугристых наростов – твердых, покрытых чешуйками, царапающими кожу. Но в ту же секунду в сознании у меня взметывается вспышка огня и прокатывается по всему телу искрами обжигающей боли. Точно взрывается внутри мозга кро­хотная граната.

Я вскрикиваю.

Ника хватает меня за руку:

- Что случилось?..

- Тише! – как можно убедительнее прошу я. – Пожалуйста, тише!.. Не говори ничего… не двигайся… просто стой… стой и слушай…

Сам я уже слышу тот шепот, который обволакивает меня каждый раз, когда я выхожу на ближнюю к Новому Лесу окраину: такой же невнятный, расплывающийся сумеречными пятнами, состоящий не столько из слов, сколько из мятущихся звуков. Правда, теперь он проступает гораздо яснее. У меня почти нет сомнений, что это голос Аглаи. И хотя цельных, осмысленных фраз, как ни напрягайся, по-прежнему не разобрать, содержание его угадывается без труда. Лес умирает от жажды. Воды… воды… – вот о чем умоляет он. Воды… воды… спасите меня… – заклинает нас обоих Аглая. Голос доносится к нам будто из далей небытия, и временами похож на писк больной птицы: пи-ить… пи-ить… пи-ить…

- Ты слышишь? – спрашиваю я Нику.

Он стоит неподвижно, лишь глаза беспокойно, словно прицеливаясь, ощупывают пыльные заросли.

- Вроде – шорох какой-то…

- Шорох?

- Ну – словно бегают какие-то жучки, паучки… скребут ножками по земле… – Он, будто лошадь, встряхивает головой. – Нет, показалось…

Я прикрываю глаза.

Голос Аглаи заполняет меня, как эхо отчаяния.

Впрочем, это и есть отчаяние.

Вот, даже Нике я ничего не могу объяснить…

***

Преображение – это легко. Надо мной темное, мутное небо, струящееся как горячее варево. Мутное оно от колоссального облака пыли. Где-то, видимо дальше к Югу, прокатилась очередная буря, и ее душный след сейчас перемещается в атмосфере.

Звезд не видно, желтоватым нарывом чуть-чуть вздувается пятно низкой луны. Я лежу на жестких луговых кочках, старясь дышать спокойно и равномерно. Главное – не напрягайся, советовала мне Аглая. Напротив – расслабься, раскинь