Книга Алло, милиция? Часть 3 - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

Я бы даже «свиноматку» простил.

— Раз помните, значит — не простили. Пойду я, Папаныч. И так Вильнёв, как только опухоль с разбитого носа пройдёт и поле зрения откроет, начнёт зыркать на мой стол, вопрошая: куда свалил юниор.

На самом деле капитан уже знал от Папаныча, что Евстигнеев к концу рабочего дня едет в УВД. Протянул ему книжку «Финал Краба» с напутствием взять автограф у автора.

Тот покрутил её в руках и спросил:

— Нормально?

Это относилось к носу начальника, украшенному белой нашлёпкой пластыря. Под глазами образовались гематомы от подкожно растёкшейся крови.

— Зашибись! — прогундосил тот. — Надо было тебя, дурака, вперёд посылать. Ты же каратист хренов. Блок какой поставил бы… Сдачи влепил, пока Бочка ствол не вытащил.

— В следующий раз, шеф.

Егор отогнал машину Элеоноре, отдав ключи и пообещав — сегодня не долго, а сам поехал на троллейбусе. Предупреждали: городское начальство страсть как не любит районных выскочек, раскатывающих на собственных новых «Жигулях».

Стряхнул снег с ботинок и толкнул высокую дверь.

— Разрешите? Товарищ полковник, следователь следственного отделения Первомайского РОВД лейтенант милиции Евстигнеев по вашему… — он запнулся. — По вашему то ли вызову, то ли приглашению прибыл. С поручением.

Чергинец посмеялся неуставному рапорту и вышел из-за стола навстречу. Был он совсем невелик ростом, из одной размерности с Васей-Трамваем, но крепок как боровичок. В тёмных волосах вольготно обжились залысины. Глазки смотрели остро и иронично.

— Заходите, товарищ следователь. Что за поручение?

— Обычное. Взять автограф у белорусского Конан Дойла.

Он протянул книжку. Несвежую, явно читанную не единожды, что не смутило Чергинца, он размашисто расписался.

— Если бы ты был мой подчинённый, — полковник сразу перешёл на «ты», — прикинул бы, что подлизываешься для повышения. Или квартиру просишь.

— Про Конан Дойла просил сказать хозяин книги. Я ваше не читал.

Напрягая память о прошлой жизни в двухтысячных, Егор вспомнил только забойный телесериал «Чёрный пёс», как-то связанный с Чергинцом. Вроде по его сценарию. Или по его книге. Что называется, мясной — пули, кровища вёдрами, драки, погони. Жёстко, но увлекательно.

— Хочешь — подарю? Да ты присаживайся.

Гость пристроился у длинного стола. Полковник вернулся на своё место.

— За что такая забота и такое внимание, Николай Иванович?

— Хотел посмотреть на тебя. Воочию. Взрыв на Калиновского, автомобильные кражи, теперь вот — квартиры. Всего лишь стажёр на практике, потом — начинающий следак! Вот ты каков.

— Вот ты каков, северный олень…

Чергинец округлил глаза.

— Что-о?

— Анекдот. Переехала семья чукчей в Москву, отдали ребёнка в первый класс. Учительница показывает маленькому чукче портрет Ленина и спрашивает: знаешь, кто это такой? Чукча не знает. Ну как же, изумляется учительница, про него песенки поём, стишки рассказываем. Малыш берёт у неё из рук портрет Ленина и говорит восхищённо: так вот ты какой, северный олень! — увидев несколько растерянный взгляд полковника, обескураженного развязностью гостя, Егор торопливо добавил: — Когда за границу с «Песнярами» летал, этот анекдот рассказал сопровождающий майор. Всем понравилось.

Чергинец решил не отставать.

— Ты анекдоты травишь, а я тебе историю из жизни расскажу. Бартошевича знаешь? Куда тебе с ним знакомства водить, это первый секретарь Минского горкома партии. В общем, едем с ним как-то в закрытую часть Уручья, через второе КПП.

— КПП знаю.

— Хоть так. Встречает нас полковник из политотдела дивизии, распинается, а Бартошевич таращится на что-то, вижу — его распирает изнутри. Говорит: «Полковник, вон у вас плакат, танки, пушки, самолёты на нём, солдат из автомата целится… Как вы думаете, хорошо целится? Попадёт?» Полковник вытягивается во фрунт, кидает руку к фуражке и докладывает: «Так точно, товарищ первый секретарь! У нас все отлично стреляют. Все пули в цель!» «А какая у вас цель для стрельбы, товарищ полковник?» И тычет в лозунг над плакатом. А там — белым по красному: «Наша цель — коммунизм». Полковник сначала посинел, потом побелел. А затем вообще едва в обморок не упал, когда дотопали до следующей наглядной агитации. Стоит, понимаешь, бронзовый Ленин, руку указующую тянет: «Верной дорогой идёте, товарищи». А рука прямиком к винно-водочному направляет. То ли Ильич призывает трудящихся хряпнуть, то ли просит и ему налить.

Посмеялись. Чергинец «Финал Краба» Егору подписал, подарив экземпляр из личных запасов.

— Спасибо, Николай Иванович. Честно — прочту. Или жену заставлю читать вслух. Но вы же не для этого меня позвали? Не северного оленя смотреть?

— Верно, Егор. Тут такое дело… Я всё по тяжким больше. По убийствам особенно. А мелочёвку вроде квартирных — запустил. Каюсь. И вот такое выплывает. Позор! Очковтирательство под самым моим носом.

Говорил он вроде искренне. Но Евстигнеев отчётливо понимал: приписки идут в актив и этому славному полковнику. Делают Минск не хуже областных УВД Белоруссии, где точно так же химичат ради дутой раскрываемости. А также в УВД других республик СССР. В общем, Егор просто принимал сказанное к сведению и мотал на ус.

— Николай Иванович, хотите — честно? А не из разряда «рад стараться, разрешите исполнять бегом»?

— Валяй.

Чергинец уже явно понял, что разговор будет не из ординарных.

— Вот мы служим, чтоб советские люди были счастливы. Вы и ваши сыщики ловили убийц. Согласен, дело важное, расстрелянный за убийство или получивший в плечи пятнаху уже больше никого не убьёт. Но те обычные Вася, Петя, Таня, кого он бы мочканул, не знают, что они — потенциальные жертвы. Живут себе счастливой простой советской жизнью от зарплаты до зарплаты в сто двадцать рублей, стоят в профкомовской очереди на путёвку в Пицунду или на чешский гарнитур…

— Допустим. Куда ты клонишь?

— Видели бы вы глаза мужика с Калиновского, когда он о пропавшем телевизоре говорил. Он, может, года три за воротник не закладывал. Всё копил на цветной. Такой телек вообще первый в подъезде. Соседи приходили в гости посмотреть, руками махали, завидовали. Смешно, быть может, особенно мне, при жене из системы торговли, но для потерпевшего этот «Рубин» был символом благополучия. Не каждый так по собаке убивается, попавшей под колёса. А как он сиял, когда я ему телевизор возвращал как вещдок — с запретом отчуждения до суда, на хранение? Вот… Сколько в Минске убийств за год? Десятки. Большинство — бытовые, в условиях очевидности, муж жену мочит сгоряча и рыдает над трупом, а уголовный розыск радостно рапортует: особо тяжкое раскрыто по горячим следам. Таких,