Книга Последние дни Русской Америки - Томас Аллунд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Как ты смеешь так говорить, — закричал он, — ты же получаешь жалованье матроса, значит, и работать должен матросом!»
Я ответил так же запальчиво, хотя и на очень ломаном русском: «Я осмелился приплыть сюда из самой Европы, так почему же не осмелюсь говорить правду!» При этих словах вошел и тот человек, который разбудил меня ночью; он пересказал мой дерзкий ответ, и все очень на меня рассердились. Когда позже капитан Бенземан, который во время ссоры как раз отсутствовал, вернулся на корабль, ему быстро донесли на меня, но он только рассмеялся, и на том тот день и закончился.
Фитц Генри Лейн. Корабли «Крылатая стрела» и «Южный крест» в Бостонской гавани («Крылатая стрела» справа). 1853 | Cincinnati Art Museum
На следующий день вечером боцман просвистел в свой пронзительный свисток и прокричал: «Все работники — на палубу для разделения на две вахты!» Так как я не собирался этим делом заниматься, то и бровью не повел. Когда проводили перекличку, меня на месте не оказалось. За мной пришли и отвели меня к капитану, который был очень рассержен. У меня бы, конечно, нашлось достаточно доводов в свою защиту, но я понял, что здесь убедительные слова не помогут, поэтому решил молчать. Капитан приказал мне идти под арест, и я пошел, не сказав ни слова, и проспал очень спокойно всю ночь. Утром капитан Бенземан выпустил меня из-под ареста, сам пришел ко мне в мой закуток на средней палубе и сказал так: «Ты мне нравишься, кузнец, и я считал тебя моим лучшим человеком — почему ты сразу не поднялся, когда я того потребовал? Разве ты не знаешь, что моих приказов здесь каждый должен слушаться?» «Знаю очень хорошо, — ответил я на это, — только вот о звуке свистка мне ничего не известно. Я вам не солдат!»
«Не волнуйся, — сказал он мне, — пусть будет так, как мы раньше условились».
На это я ответил, что согласен, и хорошо, что я не дал себя запугать и не изменил свое первоначальное намерение, потому что всякий раз, когда корабль причаливал, команда напивалась на берегу вдрызг, и меня, трезвого, в таком случае гоняли бы с одной работы на другую.
27 ноября 1868 года под тихий попутный ветер мы наконец подняли якорь и выстрелили из пушки на прощанье. На палубе нас стояло до 250 человек, в основном военные; среди нас было также много родившихся в Ситке женщин и детей, которые со слезами на глазах наблюдали, как их родной берег уходил все дальше к горизонту. Едва мы прошли узкие фарватеры меж островами, как ветер стал встречным и превратился в сильную бурю с мокрым снегом. К 21 декабря мы все же сумели дойти до Сандвичевых островов[33], где было решено бросить якорь. В знак того, что корабль запрашивает лоцмана, на фок-мачте был поднят флаг, и вскоре нам навстречу подоспела маленькая лодка с красными лоцманскими полосками на парусе. Из лодки на наш корабль поднялись двое красных, как медь, широколицых мужчин с высокими черными прическами; своими рыкающими голосами они пытались говорить по-английски. Вскоре после того, как у входа в гавань Гонолулу был брошен якорь, к нам подплыла поприветствовать нас толпа канаков[34], то есть местных островитян, предлагая нам купить у них апельсины и другие фрукты. Лодки их были похожими на челнок долбленками, шириной едва ли в пол-локтя, длиной в две морские сажени[35]. Снизу лодки были совершенно круглые, так что они ни минуты не смогли бы оставаться на плаву, если бы поперек лодки к ее бортам не были привязаны две перекладины так, что один конец перекладины свисал над водой на расстоянии пары локтей от борта. К этим свисающим концам перекладин была прикреплена толстая изогнутая палка длиной во всю лодку. Эта палка удерживала лодку на плаву и передвигалась вместе с ней, как жеребенок с матерью. На следующий день маленький пароход перевез нас в порт, где мы уже встретили не меньше сорока торговых судов и пару американских военных кораблей.
В Гонолулу мы попали на Рождество, и у нас выдалось несколько праздничных дней, так что каждый в свою очередь смог выйти в город осмотреться. Гуляя по улицам, я заметил, что город жил весьма приличной, спокойной жизнью, тишину которой, вероятно, еще больше усугубила недавняя смерть тамошнего короля[36]. Город был в основном застроен деревянными зданиями, хотя было и несколько каменных усадеб. В одну из них, довольно высокую и с большими окнами, я и вошел, приняв ее за церковь — ею здание и оказалось. Церковь была очень чистой и торжественной. Алтарь немного напоминал по форме наши церковные алтари, и там на стуле сидел европейского вида мужчина в белой сутане и говорил что-то тихим голосом, из чего я не понял ни слова. Вдоль одной из стен сидели на полу несколько маленьких мальчиков, которые время от времени в один голос нараспев отвечали священнику. В церкви были постелены очень чистые ковры, на которых сидели канаки, держа в руках распятия. У входа стояла фарфоровая чаша, в которую прихожане, входя в церковь, окунали два пальца, прикладывая их потом ко лбу.
Собор Богоматери Мира в Гонолулу. Конец XIX — начало ХХ века. Почти наверняка именно в этот собор, построенный в 1840-х годах, заходил Аллунд | Library of Congress
Выйдя из церкви, я вскоре встретил на улице высокого мужчину с бледными щеками, который нес большую кожаную сумку. Признав во мне иностранца, он начал говорить мне что-то по-английски, и из речи его я наконец понял, что он хочет знать, откуда я родом. Я ответил ему на своем родном языке — по-фински: «Olen Suomalainen»[37]. Но он покачал головой в знак того, что не понимает. Тогда я сказал, что я финн, по-шведски: Finne. Но и это слово было ему незнакомо. На третий раз я произнес: Ryss-Finne[38], на что он сразу удовлетворенно кивнул и вынул мне из своей сумки маленькую божественную книжечку на русском языке.
Погода тогда стояла жаркая, что нам, только что прибывшим с мороза, казалось совсем невыносимым, ведь днями и ночами все тело обливалось пóтом. Поэтому я и решил пойти искупаться в речке, что была недалеко от города. Там на берегу встретил я белого мужчину, который сидел на камне и
