Книга Все хорошо - Мона Авад

Впервые я этому радуюсь.

Пытаюсь выдавить из себя улыбку. Не обвинять их, даже глазами. Не орать: «Вы ни хрена не понимаете!» Нет, на лице моем написано: «Я снисходительна к вашей юной искренности, к суровой глупости, которую вы по ошибке принимаете за прелесть». Играю романтическую натуру, волоокую преподавательницу изящных искусств.

– Тревор, ведь она влюблена. Разве не все мы, когда влюблены, выглядим немного жалко? Разве с нами такого никогда не случалось? А с некоторыми, возможно, происходит прямо сейчас.

«С тобой, например. Марионетка Брианы!»

Тревор непонимающе таращится на меня. И снова пожимает плечами.

– Честно? Парня, в которого она влюблена, я тоже не понимаю.

– Но «парень» – это Бертрам. Тот, кого ты играешь.

– Нет, мне ясно, почему она ему не нравится, – продолжает он. – Она ведь убогая. Но ведет он себя, как козел. А в конце внезапно берет и влюбляется в нее. Притом сказано об этом буквально в одной строчке!

Он качает своей царственной головой, явно уверенный, что так не бывает. Но ведь в этой «небывалости» и заключена вся соль этой пьесы. Вся ее магия.

«Дурак», – думаю я.

– Простите?

– Я сказала, что ж, значит, Тревор, эта работа станет для тебя серьезным вызовом, – лгу я. – Как для актера, я имею в виду.

И произнося это «как для актера», едва не начинаю хохотать. Тревор – актер. От одной мысли хочется забиться в истерике. Но я не подаю вида. Может, сама еще не окончательно утратила актерские навыки.

– И мне кажется, ты к нему готов, – добавляю я.

– Но я по-прежнему ничего не понимаю, – не сдается Тревор.

Бриана уже откровенно сияет. Может, в благодарность за это выступление потом потискается с ним в «Саабе».

– Что ж, на дворе январь. У тебя еще масса времени, чтобы во всем разобраться. Собственно, этим мы и будем заниматься на репетициях. Постигать эту пьесу – все вместе, и я с вами. А теперь…

– Мисс Фитч, вообще-то… – перебивает Тревор.

– Что? – спрашиваю я, по-прежнему улыбаясь.

Или пытаясь улыбаться. Улыбаюсь ли я вообще? Из-за лекарств я почти не чувствую своего лица. Отчаянно цепляюсь руками за спинку стула.

– Ну я просто подумал… – Он косится на Бриану, которая все так же не сводит с меня глаз. И то, как я вцепилась в стул, от нее не укрывается. – То есть мы все подумали, может, еще не поздно взять другую вещь?

Тупица. Строй из себя тупицу.

– Другую?

– Мы же хотели в этом году ставить «Шотландскую пьесу». Вы, наверное, помните?

Хьюго оглядывается. Впервые в жизни смотрит прямо на меня. Смотрит с жалостью! И щеки у меня тут же вспыхивают. Значит, я все же чувствую свое лицо. Окидываю студентов взглядом. Все они смотрят на Тревора, как на бога, даже парни.

Прекрати это. Прекрати!

– Да, помню, была такая мысль, – отвечаю я. – Мы это обсуждали. А потом я все хорошенько взвесила и приняла решение, – слово «решение» я выделяю голосом, как бы безмолвно добавляя «как режиссер», – что в этом году мы поставим «Все хорошо», вещь не менее прекрасную, но куда более захватывающую.

Оглядываюсь на Грейс в поисках поддержки. Но та смотрит на меня с видом: «Серьезно? «Куда более захватывающую?» Да брось, Миранда!»

– Это проблемная пьеса, – продолжаю я. – Не трагедия, не комедия, то и другое. Нечто среднее. И намного более интересное.

Я пытаюсь им улыбнуться, но никто, ни Хьюго, ни даже Элли, не смотрит мне в глаза. Снова оборачиваюсь на Грейс. Она сидит в зале, уставившись в экран ноутбука, отбрасывающий легкий отблеск на ее подчеркнуто невозмутимое лицо.

«Ты вроде говорила, они не собираются бунтовать!» – взглядом укоряю ее я.

Но Грейс все так же сосредоточенно смотрит в экран. Делает вид, что изучает расписание, но я-то знаю, на самом деле она скупает туристический скарб. Или ищет аксессуары для террариума своей бородатой ящерицы. У них до смешного близкие отношения. Ящерицу зовут Эрнестом – это из уайльдовской «Как важно быть серьезным». Мне отчего-то всегда было жутко неловко наблюдать, как они с Грейс ласкаются. А меж тем это происходило всякий раз, как я бывала у нее в гостях. Она вынимала Эрнеста из террариума и сажала к себе на плечо. Он лизал ей щеку, а она жмурилась от удовольствия, даже голову запрокидывала. Просто страшно было смотреть…

– Профессор Фитч?

Элли. Как прекрасно ее печальное бледное, как луна, лицо, обрамленное неописуемо темными – не черными, не каштановыми – волосами. Оно напоминает мне небо Шотландии ноябрьскими вечерами. Когда сквозь тучи пробивается единственный за весь день лучик солнца. И все же для меня Элли – свет.

– Да, Элли? Что я могу для тебя сделать?

Бедняжка Элли, девственница, должно быть. Единственное чадо испарившегося отца и токсичной матери, которую она втайне мечтает убить. Разумеется, влюблена в Тревора. Разумеется, ненавидит себя за это и его ненавидит тоже. Стоит ему заговорить, как на ее сереньких щечках расцветает румянец.

– А мы в этом году участвуем в шекспировском конкурсе?

– Конечно, Элли.

Заранее воображаю, как нам будут аплодировать пришедшие на спектакль подвыпившие богачи. Воображаемый запах ухоженных садов Род-Айленда пьянит и возбуждает. В лицо светит вечернее солнце. Июньское солнце, в лучах которого грациозно движутся все эти юные создания. Заставляя меня мечтать о какой-то иной жизни. Члены жюри сухо улыбаются, наблюдая за бесплодными попытками Брианы отыскать в себе душу. Идеальный лик Тревора искажают яростные гримасы скверной актерской игры. Элли же лишь изредка удается раскрыться, показать всем свое плавящееся сердце. И на краткий миг у зрителей перехватывает дыхание.

– Мне кажется, это неплохая мысль – представить на конкурс «Все хорошо». Ее уж точно никто, кроме нас, ставить не будет.

Милая моя Элли. Будь у меня дочка, я бы хотела, чтобы она была на нее похожа. Конечно, этот поезд давно ушел – мое тело истерзано и не подлежит исцелению. Элли страстно мечтает о сцене, и я это ее стремление всячески поддерживаю и распаляю. «Настанет день, когда ты распрощаешься с этими плебеями навсегда. О, как это будет чудесно! Забыть о знатоках английского языка и умельцах завязывания социальных связей, не ценящих твое своеобразие и темную грацию».

– Но разве не стоит выбрать для конкурса что-то более солидное? – спрашивает одна из подпевал Брианы, не то Эшли, не то Мишель, какое-то скучное имя, все время забываю. – А «Все хорошо» – пьеса проблемная, ее почти никогда и не ставят, – добавляет она, довольная, что удалось блеснуть почерпнутой из «Википедии» мудростью.

Кстати, Бриана пока так и не произнесла ни слова.

– Что ж, значит,