Книга Русалья неделя - Елена Воздвиженская

Абсолютно ничего. Пейзажи, выходящие из-под его кисти, выглядели как малевания пятиклассника, а портреты казались шаржами.

Окружающие недоумевали. А Пётр проводил бессонные ночи у мольберта и рисовал, рисовал, рисовал, никогда, однако, не бывая довольным плодами этих бессонных ночей. Он забросил друзей и подруг. Он потерял работу, поскольку начал пить уже и в рабочее время. Он писал и тут же рвал, писал и рвал. Пётр уже и сам был бы рад чёрту, но тот всё не шёл, и неизвестно было, придёт ли он когда-либо вообще.

Но вот, в одну из очередных таких ночей, в углу вновь раздалось знакомое шуршание. И на спинке дивана возникла мелкая мохнатая фигурка с пятачком и рожками.

– Как поживаешь, Петруша? – хрюкнул чёрт.

– Где тебя носит? – воскликнул раздражённо Пётр.

– Ты как всегда недружелюбен, – откликнулся чёрт, – А я уж было думал, что на этот раз ты обрадуешься мне после столь долгой разлуки.

– Послушай, – начал торопливо Пётр, – Я не знаю, что ты там сделал, но я не могу больше рисовать. А без своих картин я никто! Я ничего больше не умею да и не хочу ничему учиться. Я хочу творить! Верни мне талант.

– Так ты согласен на сделку? – воодушевился чёрт, радостно запрыгав на одной ножке.

– Согласен, чёрт с тобой, – махнул рукой Пётр.

Чёрт засмеялся:

– Я-то всегда с собой, а вот ты, гляжу, совсем без меня зачах.

– Не твоё дело, – грубо оборвал его Пётр, – Давай уже, возвращай талант, а когда я умру, так и быть, забирай себе мою душу.

– Если она вообще есть, – добавил он напоследок.

Чёрт ликовал:

– Вот и замечательно, вот и славно! А теперь садись и рисуй.

– Что, вот так просто?

– А ты чего хочешь, чтобы я тут пассы руками проводил? Ну если тебе это так важно, то пожалуйста, мне не сложно, – пожал плечами чёрт, – А теперь иди, рисуй.

Пётр, недоверчиво косясь на чёрта, присел за мольберт и взял в руки кисть. Замерев на мгновение, он сделал первый мазок. Взглянул на чёрта. Тот сидел, закинув ногу на ногу, словно не замечая его, и насвистывал какую-то мелодию.

Пётр задумался и наложил ещё несколько мазков. И тут вдохновение снизошло на него, как водопад, ниспадающий с вершины скалы. Он рисовал, не замечая никого и ничего, он ушёл с головой в эту картину, первую после нескольких недель творческого кризиса. За окном уже забрезжил рассвет, когда Пётр отложил кисть и встал, придирчиво рассматривая своё творение. Оно было великолепно. Широкое плато, покрытое вековыми могучими деревьями, цветами немыслимых оттенков и ручьями с кристально чистой водой, раскинулось посреди холста. Крутые склоны окружали плато. А за теми склонами, на бледно-синем небе, где гасли мириады звёзд, ещё невидимая миру, но уже поющая о себе, розовела полоска новой зари.

Пётр задумчиво стоял перед мольбертом. Чего-то не хватало в этом творении. Ему хотелось ещё лучше выразить этот рассвет, ещё более оживить его.

– Не могу, не получается, – пробормотал он вслух.

Задремавший было чёрт, встрепенулся.

– Что-то не так? – спросил он у Петра.

Художник повернулся к нему, глаза его лихорадочно блестели.

– Не хватает красок! – воскликнул он, – Хочу точнее выразить этот рассвет, это начало нового дня!

– За чем же дело стало? Пиши с натуры.

И чёрт, подбежав к окну, распахнул шторы. Пётр отпрянул назад. Там, за окном, вместо привычного серого города расстилалось сочно-зелёное плато, равнина, покрытая цветами и ручьями с прохладной кристально свежей водой. Последние звёзды гасли с одного края неба, а с другой уже розовела полоска зари. Первые робкие лучи уже пытались пробиться из-за высоких склонов гор на равнину, чтобы пролить на неё благодатный свет.

– Это невероятно, – прошептал Пётр.

Чёрт услужливо распахнул окно:

– Там, наяву, всё ещё прекраснее, посмотри сам.

Прямо от окна спускалась ровная дорога, уходящая вдаль, за горизонт и покрытая по обочинам бледно-фиолетовыми цветами. Они источали невероятный аромат.

– Иди, – прошептал чёрт, – Иди туда. В долину.

Пётр завороженно выдохнул и, повернувшись к мольберту, схватил его и кисть с палитрой, а после встал на подоконник и шагнул.

***

Тело, лежащее на тротуаре возле двадцатиэтажного дома, обнаружили первые прохожие. Человек, а точнее то, что от него осталось, крепко прижимал к себе большой мольберт. Что там было изображено, разобрать уже не представлялось возможным, алые струйки стекали ручейками по полотну, залив кровью всю картину.

Никто не заметил, что на ветке соседнего дерева, скрытый от посторонних взглядов густой кроной, сидел маленький чёрт. Притворно вздохнув, он пробормотал:

– Эх, Петруша, Петруша, так и не стал ты великим художником. А ведь твоё имя обозначает камень! Эх, обмельчали нынче люди…

Взмахнув хвостом, чёрт проворно спрыгнул с ветки, придерживая в лапках увесистый мешок, в котором что-то барахталось и стонало, и пропал, растворившись в воздухе.

Жених из озера

Дом стоял на берегу большого озера. По утрам подёрнуто оно было дымкой тумана, клубилось и манило таинственным своим зовом, шуршали-перешептывались осока и камыш, переговариваясь промеж себя, под дыхание ночного ветра, отражались в водной глади, как в зеркале, последние мерцающие звёзды, уже тающие под розовеющей зыбкой полоской рассвета, плывущей с востока.

Дом был старый. Тёмные от времени брёвна кое-где покрылись мхом, серые ставни запирались на ночь от холодных ветров и непрошеных гостей из леса. Деревянное крылечко с резными столбиками пристроилось справа от калитки. На невысоком плетне висели под солнцем кувшины и горшки. Жили в доме бабушка с внучкой.

Поселились они здесь ещё тогда, когда семья их была большой и шумной. Отец, мать, дочка Зиночка трёх лет, пожилые родители, да отцовы братья-сёстры младшие, что ещё пока не вошли в возраст женитьбы. Работа кипела в хозяйстве, у каждого дело своё было, не ленились, не скучали, дружно жили. Но пролетели годы, подросли младшие, покинули родительское гнездо, разлетелись кто куда. Умер старый хозяин, отец семейства. А с Зиночкиными родителями беда приключилась, угорели они однажды в бане. Так и остались бабушка да внучка Зиночка одни, в весёлом когда-то, и наполненном смехом и радостью, доме.

Зиночка и от природы была девочкой задумчивой да тихой, а после потери родителей и вовсе закрылась от людей. Деревня-то чуть поодаль стояла, и ребятишки прибегали к озеру поиграть да и Зиночку звали с собой, но она игр их не любила, всё больше нравилось ей одной бывать. Сядет у воды, перебирает камушки, из травинок браслеты плетёт, рисует на песке кончиком острой веточки. Осенью, как листва опадала разноцветным ворохом, гуляла она вдоль берега, обходя неспешно всё озеро по кругу, останавливаясь и рассматривая резные листья, шишечки и сухие ягоды, оставшиеся в высокой траве капелькой ушедшего лета. Зимой же, когда задували с севера ледяные ветра, принося с собою снег и вьюги, когда в печной трубе выли метели и братья их, бураны, заметали Божий мир, Зиночка спускалась на особое место у воды, где лежал большой камень-валун, и где снег держался крепко, не проваливаясь, и стояла там подолгу, глядя на спящее царство воды.

Так и жили тихонько. Бабушка домом занималась. Зиночка в деревенскую школу ходила. Вот и исполнилось девушке семнадцать лет, заневестилась. И парни местные на неё заглядываться стали, хорошая девчоночка вышла – ладная да красивая, и скромностью взяла, и умом. Да только Зиночке никто не глядится из тех парней. Кажется и вовсе ей никто не нужен. Всё в своих мечтах она да раздумьях.

И вот одним летним вечером пришла Зиночка как обычно на берег озера, села у воды. Звёзды взошли уже над лесом и месяц рогатый отразился из-за Зиночкиного плечика в зеркальной глади, пробежала по озеру лунная дорожка. Крикнула протяжно ночная птица где-то за лесом. Прошелестели травы шёпотом. Вода за большим камнем всплеснулась, будто нырнул кто, и снова тихо.

Сидит Зиночка, своим любимым делом занята – камушки