Книга Холодные и теплые предметы - Ирина Кисельгоф

Я вышла из его квартиры с гордо поднятой головой, громко хлопнув дверью.

Через неделю Димитрий позвонил мне как ни в чем не бывало. Мы как ни в чем не бывало встретились. Моя гордыня уже не страдала. Я провела ревизию, отделив душу от тела. Мое тело Димитрий устраивал и с подарками, и без. Душе оставалось время, свободное от Димитрия. В тот день я ушла от него с тем же подарком.

– Угомонилась? – спросил он.

– А ты? – сварливо ответила я.

Он рассмеялся и похлопал меня ниже спины.

– Еще бы!

У себя дома Димитрий поднес мне коробочку и открыл. В ней переливались и сверкали бриллианты в оправе из белого золота и жемчуга. Подарок оказался неплохим. Колье и серьги. Я рассматривала бриллианты, а Димитрий уже расстегивал брюки. Он вытащил из моих рук коробочку и бросил ее на прикроватную тумбочку.

– Мы опоздаем, – сказала я и подняла платье, снимая его через голову. Это красное платье для коктейлей мне купил Димитрий.

Вместо ответа он дернул трусики. Я упала на кровать с красным платьем на лице. Димитрию не терпелось, я могла и подождать. Димитрий делал свое дело качественно, я не жалела о связи с ним. Она меня ни к чему не обязывала. Только того возбуждения, как в первый раз, я не испытывала.

Я дождалась, пока Димитрий упадет на меня всем телом. Это означало конец. Можно в ванную и одеваться.

– Что ты наделал? Как я пойду? – возмутилась я.

Он обернулся. Я держала в руках свои разорванные трусы.

– Без трусов. И не мойся. Пусть от тебя пахнет сексом, – сказал Димитрий и рассмеялся дробным, рассыпчатым смехом.

От неожиданности я вздрогнула и вскинула голову. Я смотрела на него во все глаза. Смуглая от загара кожа, налипшие на потный лоб черные кольца волос, нос горбинкой, пухлые губы, квадратный подбородок с ямочкой, лопаты ладоней с толстыми, мясистыми пальцами. Все, как у Толика. Даже то, что Димитрий старше меня на пятнадцать лет, усиливало сходство.

Я слышала, как взвизгнула «молния» брюк, как трещат пуговицы рубашки, продеваемые в петли, как змеей тихо шуршит брючный ремень, проскальзывая в металлическую пряжку. Я видела, как кожаная змея прокусывает сама себя металлическим жалом, как тряпичная змея послушно сворачивается вокруг шеи хозяина. Мое сердце колотилось как бешеное, я дрожала всем телом и сжимала руками колени. Димитрий подошел ко мне сзади и откинул назад мою голову. Мое сердце трепыхнулось и остановилось. Он надел мне на шею колье, поднял с кровати и поставил перед зеркалом. Как безвольную куклу. Совершенно нагая, с колье на шее, я стояла перед огромным, во всю стену зеркалом и тряслась в лихорадке.

– Красота! – присвистнул он. – Лучше вообще без одежды.

Он склонил голову, и я услышала его тяжелое дыхание. Дыхание загнанного зверя, похожее на дробный, рассыпчатый смех. Его горячая ладонь скользнула между моих бедер. Моя голова сама запрокинулась ему на плечо, мое тело выгнулось дугой, ломая кости. Я ничего уже не помнила, я только чувствовала, как в меня вползают горячие, толстые, скользкие гусеницы; у них был запах мятой малины и садовых клопов. Они расползались внизу моего живота и, лопаясь, проливались наружу теплым малиновым соком, похожим на кровь. Со стороны я услышала долгий, протяжный стон женщины и удивилась. Разве в малиновом лесу бывают женщины?

Мы никуда не пошли и остались у Димитрия. На всю ночь.

– У меня было много женщин. Но такого не было. Никогда, – сказал он.

«У меня тоже», – подумала я.

Меня мучил стыд. Я ненавидела себя.

Димитрия трудно затолкать в особый сундук моей памяти. Для этого нужно сначала перевести его в виртуальные персонажи. Смахнуть его запах, выключить звук его голоса, отскрести его прикосновения, смыть с себя его слюну, вычистить из себя все следы его биожидкостей. Устранить из своей жизни навечно, навсегда ликвидировать фактические напоминания о нем. Подарок брать не стоит. Стоит немедленно вернуть все подарки и сказать адью. Выйти голой из его квартиры, оставив красное вечернее платье, и вернуться домой, когда там не останется никаких напоминаний. Иначе влажные, скользкие гусеницы выжрут меня изнутри.

– Ты дорогая женщина.

Димитрий словно читал мои мысли.

– Не в этом смысле, – вяло ответила я.

– И в этом тоже.

У Димитрия были толстые кости черепа и сверхтонкая кора головного мозга. Он мыслил прямолинейно, как прожорливая гусеница. Условными единицами.

Димитрий оказался реинкарнацией Толика. Сегодня я узнала точно. Толик умер в тюрьме, и его место занял Димитрий. Он похож на Толика, как однояйцовый близнец. Как я могла не заметить этого раньше? Как я могла не помнить эти толстые пальцы, эти мясистые ладони? Как я могла не заметить того, что их голоса и даже интонации схожи? Даже смех, который я ненавижу! Я всегда такая осторожная, такая подозрительная, у меня все под контролем. Как я не среагировала на глаза? Эти бешеные глаза! Они уже тогда кричали мне стоп! Как я могла всего этого не заметить, не понять, не оценить? Спасти себя от самой себя? Он бы так и остался виртуальным персонажем. И все-все забылось бы. Навсегда. До самой смерти.

Я ушла от Димитрия без трусов, в красном коротком платье для коктейлей. Я выходила из его машины, он протянул коробку с бриллиантами. Я молча ее забрала. Я исчерпала силы в молчаливой борьбе с собой. У меня не было мотивации бороться за себя. У меня была другая мотивация – малиновые гусеницы с запахом садовых клопов. На прощание Димитрий просунул руку мне под юбку, я отдернула ногу. Он рассмеялся. Я посмотрела на него исподлобья. Я посмотрела на него так, что он отшатнулся.

С тех пор Димитрий стал меня ревновать. Бешено, яростно, неудержимо. Я одержала маленькую победу над садовыми клопами и получила лишнюю головную боль. Я уже не ненавидела себя – я себя презирала. На толстые, мясистые пальцы Димитрия у меня рефлекс – ноги на ширине плеч. Это безусловный рефлекс. Моя гордыня очень страдала и сопротивлялась. Димитрий тоже страдал, но недолго. Он быстро научился определять: когда девушка говорит «нет», она подразумевает «да». Надо только потрогать ее трусики. Это его средство от ревности.

Я все еще презираю себя. Но ничего, и это скоро пройдет. Надо только тренировать динамический стереотип. И кожа станет как у носорога.

* * *

Мне позвонила Ленка Хорошевская и пригласила на ужин.

– Не хочу вас обременять. – Мне не хотелось к ним идти.

Я уже о них забыла, но неприятный осадок остался. Тот самый, который долго отскребают.

Ленка настаивала, мне пришлось согласиться.

Они жили в квартире Ленкиной мамы. Я сразу ее нашла, школьниками мы часто у нее бывали. В ней было так же бедно и так же чисто. Старая обшарпанная мебель, ободранный диван, стыдливо прикрытый потертым клетчатым пледом, расшатанные стулья. Старый черно-белый телевизор, такой же огромный, как и современные телевизоры с плоским экраном. Даже люстра была та же самая, с отбитым краем. Мы так отплясывали рок-н-ролл, что с ноги Чурова слетел ботинок и врезался в тарелку под потолком. Мы плясали, а Ленка подбирала осколки.