Книга Вечер трудного дня - Сорбатская Наталья

и ждет ребенка».

Слово «беременна», произнесенное на пониженных тонах и с грассирующей «р» (литераторша картавила), особенно неприятно и как-то стыдно резануло слух. А через пять месяцев они уже встречали довольную и похорошевшую Гладышеву с коляской, в которой лежал синий конверт с младенцем.

Через год она благополучно вышла замуж за вернувшегося из армии отца своего ребенка, потом без хлопот экстерном закончила школу и поступила в институт, на вечернее.

Короче, к тому времени, когда они все терзались в поисках своего места в общественной и личной жизни, Гладышева была дипломированным специалистом в области легкой промышленности с уже готовым и даже подросшим сыном.

Окончив школу, Клара очень быстро вышла замуж, но не за бывшего своего жениха, а совсем за другого человека. Спустя пятнадцать лет она никого из прежних друзей уже не узнавала на улице. Правда, говорят, после вторых родов у нее сильно упало зрение.

И в конце, чтобы совсем закрыть тему.

После школы Катя с Левушкой больше года жили вместе, на Левушкиной квартире и с Левушкиной матерью (отец несколько лет назад умер). Катькина мать, кажется, так дочери этого и не простила. Катя и Левушка любили друг друга очень сильно, но как-то очень не просто. И скоро расстались, продолжая, кажется, любить друг друга.

Потом Катька окончила Университет, пережила много увлечений и замуж вышла поздно, уже за тридцать.

Левушка тоже пережил несколько ярких и бурных романов и тоже женился, но раньше Кати, и родил очаровательную дочку, и жена его была актрисой, потому что, закончив театральный, он служил в театре. Но не в самом лучшем театре в их городе. Действительно хорошим он стал спустя годы, только Левушка этого уже не застал, потому что тяжело и страшно умер от рака легких, совсем еще молодым. А его красавица жена через год вышла замуж за бизнесмена. Это было начало девяностых, и бизнесмены уже появились.

Димыч начал выпивать, потом у него были проблемы с законом, а потом он как-то постепенно сгинул с общего горизонта.

Серый закончил Лесотехническую академию и уехал за тридевять земель работать лесником. Но перед этим успел жениться и родить сына. Он жил с женой и сыном где-то в лесах под Тихвином, завел двух настоящих лаек, научился охотиться и свежевать туши диких зверей.

В редкие наезды к родителям он привозил гостинцы, от которых перепадало и друзьям: замороженную лосятину, связки белых грибов и варенье из лесных ягод в перевязанных бечевкой пол-литровых баночках.

Он курил «Беломор» и кашлял, и пахло от него чем-то незнакомым, не городским. Он рассказывал о повадках зверей, о том, как медведица однажды загнала его на елку, и о том, какой беспредел завели чиновники в заповедных местах. И все жалел, что поговорить там, кроме жены, совершенно не с кем, а с женой обо всем уже говорено.

Потом Серый стал пить. И однажды ночью, когда он, пьяный, неосторожно вышел на шоссейную дорогу, его насмерть сбил единственный проезжавший мимо грузовик.

Видный и неглупый красавчик Родя в год окончания школы потерял девственность с заезжей полькой, старше его на восемь лет, и все об этом знали, и решили, что это очень и очень романтично, и гадали о том, что будет дальше. Но полька, поводив Родю по ресторанам и купив ему разных шмоток, укатила в свою Польшу. А Родя поступил в Гер-цовник, на отделение иностранных языков, успешно его окончил, какое-то время мыкался, потом женился на красавице Тате, стал работать в системе «Интуриста», очень быстро понял, что от него требуется, и в постсоветское время вдруг оказался каким-то невнятным начальником в Смольном.

Когда умер Левушка, Родя, который всегда был добрым мальчиком, через знакомых передал триста долларов, но на похороны не пришел. И на похоронах Серого тоже не появился. Так уж вышло.

* * *

После школы она поступила в институт, тот же, который в свое время закончили ее родители. Точнее, они же туда ее и поступили «через не хочу», справедливо, очевидно, полагая, что специальность инженера-строителя прокормит всегда. Однако проверить это на собственном опыте она так и не успела, потому что сбежала сразу после первой сессии, откровенно и обидно для родителей наплевав на «преемственность» и, что казалось тогда самым опрометчивым, на «гарантированный кусок хлеба».

В ее памяти, как ночной кошмар, остались листы несвежего, залапанного в тщетной борьбе с пространством ватмана, на котором самым непостижимым образом проникали друг в друга да еще умудрялись при этом свободно вращаться какие-то втулки и болты.

И было это настолько и окончательно непредставимо на двухмерном листе бумаги, что утешительная мысль об эротическом подтексте подобных художеств даже не приходила ей в голову.

Два года она честно работала то там, то сям, следя, по совету все тех же родителей, чтобы в трудовой книжке не было «разрыва стажа» больше месяца, потому что это, видите ли, «влияет на пенсию». Да и вообще, была статья «за тунеядство». Вот она и работала.

Однажды почти на месяц, чтобы не было того самого разрыва, мать устроила ее на завод стройматериалов, где сама трудилась начальником проектного отдела. На этом заводе в семь утра надо было вставать к конвейеру и опять же что-то во что-то вкладывать, но это по крайней мере можно было потрогать руками. В конце месяца ей выдали сорок шесть рублей, и на этом все кончилось.

Самая приличная запись в трудовой книжке относилась ко времени ее работы младшим библиотекарем при одной центральной библиотеке. Но до этого она еще успела три месяца прослужить во вневедомственной охране. Через двое суток на третьи она отправлялась ни свет ни заря на равноудаленный от всего жилого склад хлопка.

И не только жилого, но и живого. Потому что дорога туда пролегала аккурат через кладбище. Но, как заметила пенсионерка со стажем Клавдия Степановна, ее напарница: «Бояться надо живых, а не мертвых». И вот, идя на работу, она уверяла себя, что гуляет в парке. Воздух на кладбище действительно был чистый.

Тогда в ее кругу считалось правильным иметь именно такую работу. На должности вахтера, сторожа или истопника котельной меньше всего чувствовалось присутствие государства. Точнее, идеологической его составляющей. На этой работе можно было вдоволь читать. Хоть сам — хоть тамиздат. Никто тебе через плечо не заглядывал, и никого это здесь не волновало. Как никого не волновало, что хлопок, собранный смуглыми рабскими пальчиками узбекских и туркменских детишек, гниет тоннами под ленинградским дождем, а топливо в котельной, которого по