Книга Забытое слово - Оксана Николаевна Виноградова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером того дня папа не пришел домой. И в следующий вечер тоже. Зато пришел в гости мамин брат – дядя Слава с женой. Они закрыли дверь в большую комнату и долго совещались, думая, что я ничего не слышу.
– На профсоюзном собрании с ним быстро разберутся! – горячился дядя.
– Да что ему твое собрание! Он ведь не как ты, партийный… – грустно возражал мамин голос.
– Наказать любого могут. У нас тоже один такой допрыгался: живо попросили. Был инженером, теперь у станка стоит.
– Да не надо ничего!
– Слава, – пыталась вставить слово его жена, – по-хорошему надо. По-человечески помириться.
И они, поговорив, ушли.
Мама, пожелав мне спокойной ночи, закрылась с Дашенькой в комнате.
Мне не спалось. Я пошла на кухню и открыла шкафчик с лекарствами. Когда мама волновалась, она пила две желтенькие таблетки валерианы. А что будет, если выпить больше, гораздо больше?.. Я высыпала на ладонь горсть желтых приплюснутых горошин, проглотила и запила водой.
Утром раздался звонок в дверь. Пришли дядя Слава с женой и привели папу, небритого и потускневшего. Мама засуетилась, выставила на стол дефицитную бутылку с закуской, придумали праздник, и жизнь наладилась…
Когда я была маленькой, мне часто снился один и тот же сон. Страшная темнота, из которой появляется сначала крошечный, а потом все больше и больше, ком из грязно-зеленой слизи. Он становится еще больше, почти с меня ростом, и растет, растет, и катится, чтобы задавить меня… Я пытаюсь убежать, но ноги не слушаются, горло сжимается от страха… Из последних сил кричу: «Мама! Мама! Мамочка!» А в ответ неизвестно откуда ее тихий, очень спокойный голос: «Все в порядке, не волнуйся, все хорошо…» Но ком все больше, и я опять кричу, и в ответ все тот же спокойный, ровный голос. Конца этого сна я не знаю, так как всегда просыпалась от ужаса… Терпеть не могу сны, но они мне снятся каждую ночь: с музыкой, цветными картинками, приятные и кошмары всякие. Пока Дашенька не ходила ножками, мне часто снилось, что я держу ее за ручку и она бежит. Казалось, что этот момент не наступит никогда. Но он наступил очень быстро. Дашенька стала ходить ножками, говорить, петь песенки и ябедничать, если я не исполняла ее желания. Впрочем, ябедничать ей было не обязательно, достаточно было только заплакать, чтобы мама неслась с развевающимися в гневе волосами и обрушивала на меня потоки ругани.
Один раз ко мне со двора зашла подружка, чтобы посмотреть мой новый песенник. Даша потребовала, чтобы с ней поиграли в куколки. Мы отказались. «Сейчас зареву, – сказала Даша. – Считаю до трех. Один, два, два с половиной…» Мы так смеялись! И конечно же, играли с ней, так как играть больше было некому: все были заняты серьезными взрослыми делами.
Мне было интересно с Дашей, хотя наша разница в возрасте составляла девять лет. Я строила ей дворцы; показывала домашний кукольный театр; учила рисовать и устраивала выставки ее рисунков; купала в ванной, пугая рыбой с виляющим хвостом и удивляясь, как она может всерьез ее бояться… Я очень любила сестренку, но мама, хотя и доверяла мне ее, постоянно боялась, что я с ней сделаю что-нибудь плохое; вероятно, поэтому она столь истерично реагировала на каждый Дашин крик и ругала меня, не желая вникать в суть дела. А однажды мама решила со мной доверительно поговорить и сказала примерно следующее: «Знаешь, Наденька, некоторые дети очень ревнуют к своим братикам или сестренкам. Я знаю случай, когда старшая сестренка выкинула своего братика с балкона, и он разбился насмерть. Ты ведь никогда ничего подобного не сделаешь, правда?» Я пошевелила в знак отрицания головой, и мама оставила меня, не заметив, что ее дочь в шоке. Но не столько от этой жуткой истории, сколько от осознания, что мама ДО ТАКОЙ СТЕПЕНИ мне не доверяет и, следовательно, не знает меня! Она считает меня врагом, чудовищем, которое способно на такие поступки! Почему?..
Вскоре произошел случай, который, вероятно, еще больше укрепил ее мнение относительно меня: когда я катала Дашеньку с горки на санках, она столкнулась с каким-то мальчиком; они перевернулись, и Дашеньку задело полозьями. Она истошно закричала, а ее меховая шапка стала красной. Я схватила сестру и прибежала с ней домой. Мама, увидев Дашу, прошептала:
– Что ТЫ с ней сделала?
Со мной случилась истерика. Я побежала за такси и чуть не бросилась под машину, чтобы влезть без очереди (да, тогда были очереди на такси!). Потом мы поехали в травмпункт… Пока Даше зашивали рану, мать без перерыва укоряла меня. Но что ее укоры! Она постепенно становилась чужим человеком, понятия не имеющим о том, что чувство вины за этот случай будет преследовать меня еще много лет: ведь это я подтолкнула санки!
Как мать все больше не верила мне, так и я все больше уверялась в ее нелюбви. Все чаще я принимала в ссорах сторону отца, а она брала в союзники Дашеньку. При этом мама бдительно следила за любыми моими промахами, радостно сообщая папе: «А твоя дочь…»
Борьба была неравной. Папа перестал утруждаться вхождением в детали и стал на вещи смотреть «философически», приняв на веру все теории матери, что бы она ему ни говорила. А говорить про меня она стала многое: я и лентяйка, и упрямая, и притворщица, и дура, в конце концов.
Постепенно меня перестал радовать домашний очаг, и я все чаще после школы стала задерживаться у подруг или гулять на улице.
Папа, случайно проявив бдительность и мудрость, отвел меня на вступительный экзамен в художественную школу, куда я с успехом была зачислена. «Ремесло художника очень востребовано временем», – аргументировал отец свой поступок. И выписал мне журнал «Юный художник».
Перемены
С восьмилетнего возраста каждое лето родители отправляли меня в детский лагерь «Ильич» отдыхать. В сущности, это было полезно всем. Я забывала домашние неприятности, а родители вспоминали положительные черты старшей дочери. Лагерь располагался в сосновом бору, на берегу реки Юхоти. Кирпичные корпуса и огромная столовая утопали в зелени; ягоды и грибы дети собирали прямо на территории «Ильича», нанизывали на ниточки и тут же, на верандах, сушили. Кормили на убой, но есть хотелось постоянно. Свободы
