Книга Меня зовут женщина - Мария Арбатова

Брат ждал пациентку, но на уговоры Наталья не реагировала и в моторно-двигательной истерии приводила квартиру во все более и более дикое состояние. Уронив на ногу пудовую гирю брата, она, как радистка Кэт во время родов, совершенно без акцента заорала «мама». В рукопашном бою брата с Натальей Гончаровой пострадал журнальный столик и погиб телефонный аппарат. Понятно, что пациентка пришла в ту секунду, когда квартира имела наиболее не похожий на кабинет целителя вид, и на лечение не решилась.

Матушка в состоянии ступора ушла к соседям, а брат жестко велел Наталье вернуть все на свои места или хотя бы цивилизовать в новом варианте, что она отказалась сделать в весьма оскорбительной форме.

– Я человек медлительный, но к вечеру раскачаюсь и убью тебя, – сказал брат Наталье, как утверждает, без всякой иронии. В ответ на это она начала разбрасывать книги и вещи еще активней.

В бессильной ярости он связал ей руки и посадил ее в наказание в темный чулан. Просидев там молча полчаса, Наталья была изгнана. Не знаю уж, какие примеси отношений существовали в их интеллектуальной стимуляции друг друга, но инстинкт старого холостяка подталкивал брата надеяться, что он видит Наталью Гончарову в последний раз.

На следующий день она материализовалась на пороге с лейтенантом милиции.

– Господин Сергей, я привела к вам господина капитана, сейчас он будет чинить дверь и столик, которые я сломала, а потом принесет новый телефонный аппарат, – промурлыкала Наталья, и лейтенант начал чинить дверь.

Это был сильный ход, все подозревавшие, что милиции она боится, онемели. Лейтенант, твердо именуемый ею капитаном, действительно починил дверь, журнальный столик и принес эстетичный красный телефон, нараспев произносящий номера звонящих.

После зализывания ран на теле квартиры Наталья на некоторое время удалилась с миной оскорбленной благотворительницы. Однако хватило ее ненадолго, и она начала ходить с подарками, притащила соковыжималку и поила брата и матушку соками, бросившись в бой за их здоровье. Кроме соковыжималки и фруктов, начала таскать еду. Одергивания брата не помогали, не помогали даже сцены выбрасывания этой еды на ее глазах.

К этому часу бурная деятельность Натальи Гончаровой в одной из московских церквей привела, по ее рассказам, к тому, что прихожане разошлись во мнении сделать ее настоятельницей или причислить к лику святых. Вторым, точнее, третьим местом ее пребывания, после «Гринписа», оказалось Дворянское собрание. В каком-то госпитале она обнаружила лидера Дворянского собрания, Героя Советского Союза, фронтовика Александра Сергеевича Пушкина и начала опекать его как целительница. К этому часу она переоделась в белое дорогое пальто, дорогие вечерние туфли и выглядела вполне пристойно.

Как обычно бывает в жизни, всякий эмоциональный вихрь обрастает информацией. Наталья Гончарова была шаровой молнией, и информация о ней сыпалась как из прорехи. Я познакомилась с пожилым немецким бароном, дедушка которого переводил Пушкина на немецкий. Он слонялся по московским тусовкам, на которых за бутылку шампанского можно было найти душевных друзей, а на титул немецкого барона молодых девушек, мгновенно отдающихся в надежде стать немецкими баронессами.

– Я нашел в России ту жизнь, которую искал всегда. Я бываю в Дворянском собрании и дружу с потомком Пушкина, – хвастался он.

– Не знакомы ли вы с Натальей Гончаровой? – спросила я.

– О, конечно. Это святая девушка. Она проводит часы у постели больного Александра Сергеевича. Она обещала поставить его на ноги!

Спросив о немецком бароне у самой Натальи, я получила очень эмоциональный ответ о том, как безобразно он относится к своим легким, как редко заваривает лечебные травы, принесенные из специальной аптеки, и как мало думает о своем не юном организме.

Вдоволь насладившись Натальей Гончаровой, я начала отправлять ее в люди. Меня мало интересовало, кто она на самом деле. То, что она говорила, и то, как она воздействовала на окружающих своим интеллектом и образом, казалось мне интересным. Мессианские ее комплексы довольно конструктивно формулировались в экологических и гуманитарных воззваниях, которые звучали, будучи произнесенными наследницей Натальи Гончаровой из Новой Зеландии.

Я связала Наталью по телефону с одной прелестной ведущей радио «Россия». Наталья обаяла и умурлыкала ведущую, та назначила встречу в прямом эфире.

В прямой эфир Наталья Гончарова не явилась, рассказав страшную историю о том, как троллейбус, на котором она подъезжала к «Останкино», столкнулся не то с грузовиком, не то с пароходом, не то с самолетом, и передала для мужа ведущей толстую красивую книгу по философии на английском. Я проверила сводки ГАИ, троллейбусного сюжета на территории Москвы в этот день засвидетельствовано не было.

Я познакомила Наталью Гончарову с очаровательной журналисткой из «Московского комсомольца», она явилась в редакцию без паспорта, из-за чего больших усилий стоило провести ее внутрь. Наталья дала большое толковое интервью про экологию, религию и отечественное дворянство, но фотографироваться отказалась, объяснив это гринписовской секретностью. Интервью вышло, и она была на седьмом небе. И теперь, звоня академикам и министрам, устраивая чьи-то дела, ссылалась на газету.

Я не отношусь к числу мистификаторов и, как драматург, убеждена, что придумщицу жизнь не переиграешь, за ней просто надо записывать. Я принадлежу к племени художников-реалистов, когда меня спрашивают о моем отношении к постмодернизму, я объясняю, что в любой российской медицинской карте и любом российском уголовном деле постмодернизма больше, чем в любой искусствоведческой энциклопедии двадцатого века.

На моих глазах «король поэтов» нашего поколения Александр Еременко вывел на поэтическую эстраду двух персонажей. Первым был водитель «скорой помощи» недюжинного роста, способный порвать на две части медный пятак, пишущий слово «педагог» с четырьмя грамматическими ошибками, мучающийся от желания кого-нибудь убить и сублимирующий это в стихах, состоящих из незарифмованного потока сознания с былинным привкусом.

Вторым был господин с тяжелой тростью на черной «Волге», представляющийся как полковник авиации, упавший вместе с самолетом, после чего и открывший литературную страницу жизни. На собственные деньги он издавал толстые книжки, состоящие из обрывков фраз, газетных страниц, карикатур и антикоммунистических лозунгов. В каждом безумии есть своя система, в книгах господина системы не было. Книгу он представлял себе как нечто, все равно какое, но подписанное его именем.

Оба они, не считаясь социально опасными и потому находясь в данное время вне лечебниц, были запущены Александром Еременко на орбиту авангардистских поэтических вечеров. Фурор был такой, что писатели, годами складывавшие в копилку постмодернистские копеечки с целью однажды купить на них честное постмодернистское имя, поблекли как актеры, обученные по системе Станиславского, когда на сцену выходит живая кошка. Это была крупная мистификация. Персонажи до сих пор обивают литературные пороги, в последние годы пополнив ряды коммунистических активистов.