Книга Валентинов день - Джейн Фэйзер

— Ничего ужасного не вижу, — весело проговорил Аласдэр. — Напротив, счастлив, что наконец мы оставим отчужденность, так долго царившую между нами.

— Неужели ты полагаешь, что я способна забыть… — Эмма замолчала и отвернулась к окну: плечи застыли, спина неестественно выпрямилась.

— А я полагал, что пострадавшая сторона — это я. — Теперь в голосе Аласдэра появились ехидные нотки. — Что на жертвенный алтарь бросили именно меня.

Ну это уж слишком! Терпеть такое Эмма не собиралась.

— Если не уйдешь ты, уйду я. — Она круто повернулась к двери. — Харрис тебя проводит.

Почти ленивым движением Аласдэр протянул руку и, когда Эмма пробегала мимо его кресла, ухватил ее за запястье. И, не отпуская, поднялся на ноги. Эмма была с ним почти одного роста, но он знал, что она не может равняться с ним силой. Пальцы, стиснувшие запястье, никак не разжать. И Эмма не сделала даже попытки.

— Я думал, мы договорились: ты примешь ситуацию с достоинством, — сказал Аласдэр, — потому что в противном случае просто выставишь себя на посмешище.

— Тебе действительно доставляет удовольствие колоть меня этим? — с горечью воскликнула девушка.

— Дорогая Эмма, ты забываешь, что однажды сама сделала меня посмешищем. Должен сказать, что теперь я понимаю в этом толк и просто хочу предостеречь, вот и все. — Он не отводил от нее печального взгляда, тонкие губы крепко сжались.

— Как мило, что ты меня в этом обвиняешь! — возмутилась Эмма. — После всего, что ты сделал, ты ждешь, что я стану терпеть… смогу притворяться… — Слова застряли у нее в горле, и она потянула свое плененное запястье.

К большому ее удивлению, рука тотчас оказалась на свободе. Аласдэр отвернулся и взял шляпу, перчатки и кнут. А когда заговорил, голос звучал холодно и ровно:

— Что бы ты ни думала о создавшейся ситуации, она такова, какова есть. На меня возложены определенные обязанности в отношении тебя, я отвечаю за твое благополучие, и тебе придется смириться с тем, что я буду играть известную роль в твоей жизни. Я приехал узнать, устраивает ли тебя дом… в порядке ли ты после путешествия; убедиться, что с тобой не приключилось ничего неприятного по дороге — никаких встреч с грабителями, и выяснить, нет ли у тебя для меня поручений. Я заскочил ненадолго — просто нанести визит вежливости. Ведь я все-таки друг семьи. — Аласдэр поклонился с иронической чопорностью и взмахнул шляпой.

Эмма стояла так же спокойно и трогала запястье, где все еще чувствовалось теплое прикосновение его пальцев. Аласдэр смотрел на нее в упор, слегка прищурившись, и не произносил ни звука. Девушка понимала, чего он добивался: своими заявлениями о дружбе и приличиях он хотел вывести ее из себя. Хотел, чтобы она ощутила себя неблагодарной и маленькой, не умеющей реагировать со зрелой сдержанностью на немыслимое положение.

— Я нисколько не заинтересована в твоей дружбе, — холодно заявила она. — Но на вежливость буду отвечать вежливостью. А теперь извини: я должна помочь Марии присматривать за тем, как распаковывают вещи. — И она поклонилась ему с той же ироничной торжественностью.

Аласдэр пожал плечами, словно все происходившее его больше нисколько не интересовало.

— Как угодно. — Он тщательно натянул перчатки из тонкой кожи. — И поскольку ты сейчас занята, я загляну утром. Тогда обсудим, как ты будешь получать содержание: помесячно или поквартально. Это зависит от того, как тебе удобнее.

— Мы еще не обсуждали мои потребности, — заметила Эмма с явной неловкостью. — Это надо сделать в первую очередь.

Аласдэр задержался, так и не дойдя до двери.

— Я уже сделал это сам. И о своем решении сообщу завтра. Желаю приятного дня.

Дверь за ним захлопнулась. Эмма, полыхая гневом, вернулась к окну. Она видела, как Аласдэр вышел из дома, взобрался в экипаж и принял поводья у грума. Теперь дорога была свободна, и он тронул лошадей. Его движение показалось каким-то поспешным, и кони приняли слишком резво для узенькой улочки. Возница их тут же одернул, но Эмма поняла, что Аласдэр так же зол, как она сама.

Им никак не удавалось побыть вместе в одной комнате и не испытать друг к другу неприязни. Слишком сильно они обидели друг друга в прошлом, чтобы теперь успокоиться и хоть как-то притворяться, что им легко в обществе друг друга. Нед это понимал. Так почему он оставил такое завещание? Он любил сестру и любил друга. Зачем же сделал их обоих несчастными?

На этот вопрос существовал лишь один ответ. Нед верил, что, сведя их вместе столь ужасным образом, он поможет вновь разжечь огонь, который когда-то горел в их сердцах. Он был счастлив, когда заключалась помолвка, и пришел в отчаяние, когда ее разорвали. Брат никого открыто не винил, сохранил близкие отношения с каждым и старательно показывал, что не принимает чью-либо сторону. Однако он не в силах был скрыть досады и разочарования.

Эмма вышла из салона и направилась в свою спальню на втором этаже. Ее горничная занималась разборкой вещей: платья были разложены на кровати, висели на спинках стульев и ручках стоявшего у окна кресла. Повсюду были разбросаны веера, туфли, шарфы.

— Боже сохрани нас и помилуй, леди Эмма, — проговорила Матильда, укладывая стопку белья в ящик шкафа. — Никогда бы не подумала, что мы взяли с собой столько всего. Готова поспорить на что угодно: вы из этого и малости не носили с тех пор, как забрали от галантерейщика, модистки и башмачника.

— Ты, наверное, права, Тильда, — согласилась Эмма. — Все это безнадежно вышло из моды.

Весть о смерти Неда дошла до них только в ноябре — сообщения из Португалии шли очень долго. Летом Эмма жила в Гэмпшире и оставалась там все начало лондонского сезона, пока адвокаты занимались вопросами утверждения завещания и майоратного наследования. В своем горе она совершенно не интересовалась журналами мод, которыми так упивалась Мария, игнорировала светские слухи и довольствовалась дорожным костюмом и нестрогим трауром, в котором была вынуждена принимать соболезнующих посетителей.

Но теперь она устала от черного, бледно-лилового и серовато-сизого. Настало время возвратиться в мир моды. Конечно, столь быстрое расставание с трауром могло вызвать у многих осуждающее поднятие бровей, но Эмма, как и брат, совсем не страшилась общественного мнения. В глубине души она считала, что люди склонны не замечать нарушений приличий, если речь идет о таком большом состоянии, и пренебрежение к этим приличиям скорее назовут интересной эксцентричностью.

Она оставила Тильду возиться с вещами и вошла в будуар, примыкавший к спальне. Ее несессер с письменными принадлежностями уже лежал на секретере, и лакей зажигал свечи на каминной полке. В очаге ярко полыхал огонь, и по сравнению с остальным домом комната казалась обителью покоя и порядка.

Эмма села за стол и открыла несессер. Пальцы в который раз за последние дни легли на кожаный клапан, где она хранила личную переписку. Девушка вынула промасленный пергаментный пакет и задумалась, держа его в руках и глядя на бурые пятна крови Неда.