Книга Министерство справедливости - Лев Гурский

Ну и ну! Без мигалок и километровых кортежей Москва выглядела еще страннее, чем без эвакуаторов. Я знал, конечно, что после 4 декабря жизнь поменяется, но не ожидал от нее такой прыти. Все-таки я вовремя принял свои таблетки. Вроде пустячок, а полезно. Даже Алисе для адаптации в Стране Чудес понадобилась большая порция волшебных грибов.

— Много у вас тут всякого за полгода произошло, — признал я. — Голова идет кругом.

— Меньше, чем хотелось бы, — вздохнул мой водитель. — Если бы вы знали, сколько всего приходится до сих пор разгребать! В нефтянке после Запорожского — руины. То же и в армии после Хорхоя, и в судах… А регионы? Там вообще проблем немерено. Я, знаете, не люблю кино и почти не смотрю, а вот брат мой двоюродный — профессиональный киношник, сейчас работает с англичанами на съемках фильма про Ковентри. Неделю назад вернулся из Воронежа — ездил с группой искать натуру. Их операторы как увидели центр города, сразу за камеры схватились: йес, йес, террайбл, бьютифул… О, вот и пробочке конец. Сегодня быстро, нам повезло. Еще немного потерпите, Роман Ильич, скоро будем на месте. Смотрите налево. Ориентир — танк. Как увидите, значит приехали.

Я не понял, о каком танке он толкует, но переспрашивать не стал. Подумал, что среди вопросов, которые у меня накопились, этот — не главный. Раз сказали, значит, увижу. Лучшим развлечением детства был польский телесериал «Четверо в танке, не считая собаки». Непосчитанный фокстерьер тридцать серий подряд спасал экипаж машины боевой, а под конец лично загрыз фюрера и выиграл войну. Если я ничего не путаю.

Мы свернули с проспекта в один из переулков, проехали метров двести, свернули еще раз, и я уже издали увидел танк — «тридцатьчетверку» на высоком гранитном постаменте.

— Раньше здесь было одно из танковых подразделений Минобороны, — объяснил мне Сергей Петрович. — Закрытый для посторонних кондоминиум. После февральского сокращения штатов военные отсюда выехали, квартал разблокировали, а здание вместе с памятником передали нам на баланс. Танк, между прочим, подлинный. Последний экземпляр в экспортной серии, случайно сохранился на территории Бенина.

— Где-где-где? — удивился я. Неисповедимы пути советского оборонпрома!

— Западная Африка. Рассказывают, когда доложили Брежневу, он пустил слезу и велел выкупить обратно за любые деньги, а потом водрузить куда-нибудь по профилю. Здания тут однотипные, так что в качестве опознавательного знака удобно. Заказываешь пиццу или там воду для кулеров, скажешь только — дом с танком, и сразу всё понятно.

Припарковав машину возле постамента, Сергей Петрович повел меня за собой к двери единственного подъезда. Я надеялся увидеть рядом с дверью хоть какое-нибудь название учреждения, но заметил лишь темный прямоугольник, выделяющийся на фоне кирпичной стены: как если бы старую вывеску торопливо сняли, а новую так и не установили.

За дверью обнаружилась проходная, несерьезная на вид. Думаю, последний раз инвентарь тут обновлялся еще при советской власти. Привычной рамки металлодетектора не было в принципе, а вместо угрюмых качков в кевларе вход охранял дедуля в потрепанном камуфляже. Здешний цербер сидел в узкой застекленной будке, похожей на скворечник, и пил чай с сушками. Без единого вопроса старик пропустил моего провожатого и меня через скрипучий турникет, после чего Сергей Петрович повел меня к лестнице наверх.

— Этаж у нас третий, — объяснил он, — но лифты — барахло, пешком быстрее выйдет.

Вскоре мы очутились на этаже. Полузабытый стиль советского ретро окружил меня со всех сторон. Пол был паркетный и желтый, потолок — меловой и белый, двери обиты дерматином цвета школьных ранцев моего детства, а стены выкрашены зеленой масляной краской. Над нашими головами висели мутные электронные табло, по которым неторопливо проплывали цифры: время в разных часовых поясах и курсы валют — от знакомых до экзотических. Пока мы шли по коридору, я, сам того не желая, узнал, почем нынче аргентинское песо, гватемальский кетсаль, мавританская угия и гаитянский гурд.

Из коридора мы свернули в какой-то закуток, ткнулись в серебристую металлическую дверь с лаконичной табличкой «Приемная». Сергей Петрович дважды постучал по табличке. Не дожидаясь ответа, открыл дверь и посторонился, пропуская меня.

— Нонна Валерьевна, — сказал он, — доложите начальству, что Роман Ильич прибыл.

Нонной Валерьевной оказалась миниатюрная блондинка со сложной прической в форме вавилонского зиккурата. Хотя между мной и секретаршей было не больше метра, я не мог уловить, красива ли она и сколько ей вообще лет — тридцать или все шестьдесят. Прическа так здорово оттягивала на себя внимание, что лицо постоянно уходило в область моего периферийного зрения. Профи, с уважением подумал я. Умение ускользать достигается годами тренировок. Мне никогда не давалось искусство ниндзя — не хватало времени и упорства. Зато у Нонны Валерьевны, сдается мне, то и другое имелось в избытке.

— Секундочку! — Секретарша пробежалась пальцами по кнопкам интеркома, прислушалась к треску и сказала, не поднимая глаз: — Проходите. Мне очень жаль.

Я встряхнул головой, пытаясь уловить смысл последней реплики, но черная кожаная дверь в кабинет уже сама приоткрылась, ожидая посетителя. И когда я чуть замешкался на пороге, Сергей Петрович легонько подтолкнул меня вперед. А сам остался в приемной.

Наверное, раньше кабинет принадлежал одному из бронетанковых начальников — не ниже полковника, не выше генерал-майора. Новый хозяин не успел здесь всё переустроить или, может, не захотел. Когда мне было лет пять, я случайно заглянул в кабинет папиного начальника — директора НИИ. Это место выглядело почти таким же: гипсовая лепнина на потолке, массивная люстра в форме перевернутого торта, тяжелые кремовые шторы, два кресла с широкими подлокотниками и громоздкий двухтумбовый стол — такие смахивают на увеличенный раза в два бабушкин сундук. Из-за мегасундука мне навстречу поднялся коренастый дядька лет семидесяти в роговых очках, с седым ежиком и простыми чертами лица. Он отлично вписывался в интерьер. В советском кино так изображали секретарей парткома, а в голливудском — старых честных шерифов. Впрочем, и главарей мафии тоже.

— Здравствуйте, Роман Ильич, садитесь! Меня зовут Юрий Борисович… — Произнося свою фамилию, он закашлялся на середине, и до меня донеслось что-то вроде «Ба… кхэ-кхэ… шников». Батыжников? Баклушников? Барышников? Хотя какая разница? Я даже не был уверен в его имени и отчестве. Да и мой гид Сергей Петрович мог быть кем угодно.

Дождавшись, когда я опущусь в кресло, обопрусь на кожаную спинку и пристрою руки на подлокотниках, хозяин кабинета собрал на лбу несколько скорбных морщин и произнес:

— Прежде всего позвольте выразить вам свои искренние соболезнования…

Ай-яй-яй, подумал я, и кто же у нас умер?

Глава пятая

— …в связи со скоропостижной кончиной вашего брата…

Юрий Борисович замолчал и вопросительно посмотрел на меня — наверное, ожидал какой-нибудь реакции на свою новость. Пусть не рыданий, но хотя бы скупой мужской слезы. Я молча склонил голову: спасибо, мол, принял к сведению, давайте дальше.