Книга Чужой, плохой, крылатый - Елена Лабрус

— Бесс! О, Бесс! — дёрнулась она и жёсткими спазмами стискивая в себе его пальцы, застонала. Стирая дорогую пудру, упёрлась в его плечо. — Мой злой демон, — она зажала рукой его слегка восставшую плоть, правда, вдохновлённую девственным разнотравьем, но этого ей знать тоже было не обязательно.

— Всегда к твоим услугам, — улыбнулся он, выдернул из рук не смевшей пошевелиться служанки шарф и вытер пальцы. — Вот теперь можешь сколько угодно вожделеть своего Данта.

— Ревнивец, — ласково стукнула его Оранта по ягодице.

И с этим напутствием через потайную дверь Бесс вышел из покоев коронессы.

— Я знаю, знаю, отец, я плохой, злой, бесстыжий, — вышагивая изгибами коридоров, привычно обращался Бесс к небесам, уверенный, что никто его там не слышит. — Но я дитя преисподней, а не розовощёкий херувим. И заметь, за мою тысячу лет мир не стал лучше. Как ни старалась несчастная Ассанта, он всё так же грязнет в похоти и разврате, лжи и притворстве, жадности и тщеславии. И вовсе не благодаря мне, — Бесс недобро усмехнулся и наугад повернул к галерее, не зная, где искать Анну.

Она одна, эта смелая девочка, терпеливо сносившая насмешки братьев, а потом — боль, оставленную им, демоном, в покалеченной руке, искренняя, добрая, честная, его маленькая мужественная сирота, его свет в ночи, одна за тысячу лет что-то шевельнула в очерствевшей душе. Одна горела светлячком в ночи, лампадкой, маячком. Больше ничто в своей нечестивой вечности — бесконечные дуэли, пари, карточные игры, шлюхи — Бесс не ставил ни в грош. Ничто не ценил. Ни жизнь, ни честь. Ни чужую, ни свою.

Бесстыжую коронессу он отымел на спор, который выиграл как раз у Ирса Марлока, принеся ему ту самую по-королевски алую подвязку. Но оказавшись второй, пятый, двадцать пятый раз в спальне Оранты теперь просто пользовался ей в своих мелких интересах.

Что для бессмертного демона вся эта никчёмная человеческая суета: власть, деньги, слава? Да и сами людишки, что вечно винят его в своих грехах и регулярно убивают. Ничто. Мелкие неприятности: вновь приходится продираться через все круги ада, а иногда, когда ему отрубают голову, менять тела. И он ненавидит людей уже за то, что порой ему приходится пачкать пелёнки и взрослеть, чтобы оказаться в нужной семье, как это вышло с короном Пелеславии. О, этот ломающийся голос, комплексы и юношеские прыщи. Честно говоря, ему так это всё наскучило, что порой тянуло вернуться домой, в пекло.

Проклятье отца, данное ему в напутствие, когда он сбежал, не сбылось. Сотни тысяч раз женщины шептали ему страстные слова, сотни сотен раз клялись в любви и верности. Но он ни разу, ни одной за тысячу лет так и не сказал: "Люблю!" И потому по-прежнему, бессмертен и жив. А Отче пророчил, что он полюбит, станет смертным и погибнет.

— Всё это ложь, отец, твоя любовь. Нет никакой любви, сестра, только похоть.

Только ненасытное стремление тела, подчиняющее себе дух. Только необузданная страсть к удовольствиям и удовлетворению, постыдно прикрываемая потребностью к продолжению рода. Он мог совратить любую недотрогу. Любую святошу заставить сладко стонать в своих объятиях. Не устояла под его натиском ни одна.

Он презрительно улыбнулся, оказавшись в длинной галерее, что соединяла одну часть замка с другой. И там словно почувствовал куда идти.

Бесс вошёл в маленькую часовню, когда косые лучи солнца, почти севшего за горизонт, пронзая оконные витражи, оставляли на белёных стенах причудливые цветные рисунки.

Она стояла у скромного распятья и усталый всепрощающий взгляд Ассанты, привязанной к этому ужасному кресту, заставил Бесса почувствовать то, что он всегда чувствовал, глядя на сестру: боль и гнев. Боль её кровоточащих ран, что грехи людей до сих пор оставляли в её сердце. И гнев: как смели они, жалкие людишки, что распяли её, теперь приходить к ней со своими грязным помыслами и что-то ещё у неё просить.

Сейчас перед распятьем стояла девочка, которую он не видел восемь лет. Уже совсем девушка. Что такое восемь лет для бессмертного демона? Один вздох. Хотя и Бессарион, конечно, вырос, повзрослел, возмужал. Но она… она стала невероятна.

Округлилась там, где должна была округлиться, обретя мягкие очертания бёдер, томную покатость плеч и волнующую полноту груди. И словно истончилась в местах, где скользили теперь по ней похотливые взгляды и завистливые языки: её невесомая талия подчеркнулась узостью платья, длинная, когда-то гусиная шейка, женственно изогнулась в царственно лебяжий изгиб, и тонкие запястья, перехваченные тканью строгих перчаток, что скрывали её единственный изъян, стали хрупки как лёд в весенний день.

Все черты её остались столь же хрустально чисты, но теперь стали словно идеально выверены рукой небесного скульптора.

Она восхищала смелостью и искренностью в восемь. Он ждал, что она останется хотя бы мила и естественна в восемнадцать. Но она стала совершенна.

Бесс боялся пошевелиться, чтобы её не спугнуть. И боялся не справиться с собой и нечаянно разорвать её на части той неуправляемой силой, что потянула его к ней.

"Или я её убью, или она станет моей", — других вариантов он не видел.

В свои пятнадцать он обещал, что женится на ней — так хотел её защитить. Но сейчас защищать её стоило от него.

Он остановился в шаге и закрыл глаза, слушая как шепчет она слова молитвы. Сосновые леса Пелеславии, пряности Варавии, пески Афраи, солёный воздух Островов. Всё это была одна она — весь его мир.

— Считаете, Отче слышит вас? — прошептал он ей на ухо.

И молча наблюдал как его мир рушится.

Глава 3. Анна

Она не вздрогнула, не отшатнулась, не произнесла ни звука.

Поглощённая своими мыслями, она даже слов его не разобрала.

Но словно вспыхнувшая огнём больная рука напомнила ей ощущения, что доставляют ей невыносимые страдания перед ненастьем.

И прижала к животу покалеченные пальцы с острым ожиданием беды. На непогоду и все самые страшные воспоминания в её жизни теперь откликалась именно рука: болезнь отца, его смерть, увечье, тот ураган.

— Простите, — развернулась она, когда темнота в глазах немного рассеялась.

— Я спросил: вы уверены, что ваши молитвы доходят до адресата? — усмехнулся мужчина, что стоял так неприлично близко, что Анна едва не наткнулась на его грудь.

На грудь, затянутую не в камзол, не в мундир, даже не в сорочку, а в исподнее — грубую вязанную рубаху, что обычно надевают под доспехи. К тому же изрядно поношенную и растянутую, от которой несло… спариванием? Она даже не знала, как назвать этот запах, что вызвал в ней какие-то животные ощущения, постыдные, волнующие. Словно он стоял голый. Словно он только что…

— А вы считаете нужно написать письмо? — задохнулась она уже не от боли, от совершенно неведомых ей доселе эманаций, что вызвали в ней какое-то физическое томление и жар.

— Отличная идея, — засмеялся он, — остроумная. Но мой вопрос даже не в том, кто отважится его доставить, а в том насколько будут оправданы мучения смельчака, когда выясниться, что вы просили всего лишь благосклонности какого-нибудь пылкого юноши или, скажем, заговаривали прыщ.