Книга Надежды леди Коннот - София Джеймс

Теперь Фрэнсис отчетливо вспомнил Уиггинса; выглядел адвокат так же, как и в прошлый раз. Тогда он бурно жестикулировал, глядя на вопящий сверток, в котором помещалась нежеланная новорожденная девочка, а на сей раз он плотно сжал руки. В его черных глазах мелькало плохо скрываемое смущение, смешанное со страхом.

– Лорд Дуглас, я больше не желаю жить во лжи. Ваш дядя Линтон Сент-Картмейл хорошо заплатил мне, чтобы я никому не рассказывал о его незаконнорожденной дочери, и с тех самых пор я об этом жалею.

– Он вам заплатил?!

– Из своих личных средств, милорд, причем значительную сумму. Все расписки здесь.

От ужаса у Фрэнсиса перехватило дыхание. Значит, девочка – все же его кузина… и виной всему дядино беспутство! От потрясения волосы встали у него на затылке дыбом. Линтон отмахнулся от ребенка, сказав, что женщина легкого поведения просто решила вытрясти из Дугласов деньги. У Фрэнсиса, которому тогда было двадцать два года, не было никаких оснований подозревать старого дядюшку во лжи. Он не мог поверить в ужасную правду и с трудом заставил себя слушать дальше. Тем временем Уиггинс продолжал:

– Как вы понимаете, все кончено, и меня нельзя обвинять в последствиях. Я уже немолод, милорд, и стараюсь примириться со Всевышним, а давний обман много лет не давал мне покоя.

Открыв саквояж, адвокат достал толстый конверт с документами, которые разложил на столе.

– Вот письмо, переданное мне мистером Шер-борном. Здесь указано, сколько денег лорд Дуглас платил ему на содержание ребенка, и перечислены все дополнительные суммы. Позвольте также заметить: хотя за деньги можно купить многое, счастье к таким вещам не относится. К сожалению, мисс Анна Шерборн сейчас очутилась на содержании прихода; она понятия не имеет об обстоятельствах своего происхождения и о своем положении в обществе.

– Где она сейчас?

– Там все указано, милорд, все написано в письме, но…

– Что «но»?

– Девочку растили кое-как, без всяких правил. Хотя Клайв Шерборн родился джентльменом, судя по его поступкам, так не скажешь. Его жена, упокой Господь ее душу, была еще менее порядочной, чем ее муж. Короче говоря, девочка дурно воспитана; она настоящий сорванец и очень зла. Вполне вероятно, ей понадобится от вас не просто временная крыша над головой, но нечто большее.

У Фрэнсиса голова пошла круMгом. И все же он старался рассуждать логически.

– В таком случае, мистер Уиггинс, благодарю вас за доверие и за услуги. Искренне надеюсь, что вы привезете девочку в Лондон в следующие несколько дней, ведь необходимо подтвердить, что она – Дуглас по рождению. – Он говорил тихо, и ничто, кроме дрожащих рук, не выдавало кипевшей в нем ярости на дядю.

Заплатив Уиггинсу за труды, он проводил незваного гостя.

Теперь ему предстоит отвечать за постоянные безответственность и безрассудство Линтона Сент-Картмейла! Он взломал печать; письмо, переданное ему Уиггинсом, вдруг показалось ему очень тяжелым.

Анне Шерборн почти двенадцать лет. Он задумался, стараясь вспомнить себя в этом возрасте. Надменный. Самоуверенный. За несколько лет до того погибли его родители; можно сказать, что он имел некоторое право на такую воинственность. Но жизнь Анны Шерборн тоже была нелегкой, и, судя по словам адвоката, она… была сильно травмирована.

Про него тоже говорили, что он «травмирован»… Вспомнив сплетни и пересуды, он встал и подошел к окну. Какого дьявола он будет делать с почти двенадцатилетней девчонкой? Как обращаться с существом женского пола такого возраста, как достичь успеха? Судя по тому, что рассказал Уиггинс, ею в жизни никто не занимался по-настоящему, и он не хотел и дальше калечить ее из-за своего невежества. Дядя, должно быть, знал, что делал, когда прогнал неподходящую любовницу вместе со своим незаконнорожденным отпрыском, назначив им солидную финансовую поддержку. Он надеялся, что больше никогда их не увидит.

И вот теперь дядина дочь свалилась на него. Придется нанять гувернантку, какую-нибудь почтенную даму, добрую, но строгую. Может быть, ей удастся сгладить все шероховатости и неровности, какие можно ожидать от своенравного заброшенного ребенка. Ему самому понадобятся и выдержка, и честность. И удача, добавил он, глядя на свое отражение в окне.

Царапины, оставленные Сефорой Коннот у него на правой щеке, почти зажили, хотя их еще можно было разглядеть: три красные полоски, идущие от уголка глаза.

Зато слева лицо портил шрам, оставшийся после Пиренейской кампании. Он замечал, что многие украдкой косятся на уродливый рубец, который шел через всю щеку. Но он еще много лет назад сознательно решил, что шрам не станет его главной приметой. И все же иногда… Он бессознательно провел пальцем по шраму и тяжело вздохнул. Каким он был тогда – и кто он сейчас…

Сегодня он в обществе Гейбриела и Аделаиды Хьюз должен ехать на бал, который давали в честь отца одного общего знакомого. В глубине души ему никуда не хотелось выходить, особенно после недавнего глупого инцидента у реки, но разум подсказывал: если про него и будут сплетничать, быть по сему.

Небольшая часть его души также надеялась, что на балу будет и леди Сефора Коннот. Ему хотелось взглянуть на нее и проверить, совпадают ли описания ее внешности с его воспоминаниями о ней.

Может быть, ассоциацию вызвали слова Люсьена о том, что ее называют «ангелом светского общества», но он начал воображать леди Сефору какой-то святой. Волосы у нее светлые, это он помнил отчетливо, а вот лица он не разглядел, потому что в воде черты казались нечеткими. Зато успел заметить, что губы у девушки пухлые и изогнутые; он с трудом оторвался от них под водой, когда поделился с ней воздухом.

После такого интимного поступка в нем пробудился странный, неотступный интерес к ней. За свою жизнь он перецеловал множество женщин, со многими из них ложился в постель, но впервые ощутил… что? Привязанность? Одержимость? Возбуждение, которое показалось ему непристойным?

Все вместе – и ничего. Зайдя к себе в комнату, он посмотрел на одежду, подготовленную камердинером на вечер, и выругал себя за бездумную и глупую сентиментальность.

Сефора Коннот скоро выйдет замуж за маркиза Уинслоу, сделает по всем меркам хорошую и достойную партию. И все же он надеялся, что на сегодняшнем балу увидит неуловимую дочь лорда и леди Олдфорд, пусть даже для того, чтобы понять: будоражащие воспоминания вдребезги разбиваются при столкновении с холодной, тяжелой правдой жизни.

Сефора не хотела ехать на бал к Хедли; она решительно объявила об этом матери.

– Дорогая моя, с твоей стороны вполне естественно нервничать, а после событий прошлой недели по-другому и нельзя, но невозможно вечно отсиживаться дома! Пяти дней вполне достаточно. Там рядом с тобой будут Ричард и Мария и мы с твоим отцом – на тот случай, если у кого-то хватит глупости отпустить непочтительное замечание. Не сомневайся, мы разберемся с наглецами!

Хотя слова матери показались ей совершенно разумными, Сефора впервые в жизни не была уверена в том, что все снова будет в порядке. Она либо постоянно была в слезах, либо чувствовала такую усталость, какой не знала никогда в жизни. Врач, которого к ней пригласила мама, заверил Сефору, что она поправится «только общаясь с людьми и принимая участие в светских мероприятиях».