Книга Нью-йоркский обход - Александр Стесин

Оторвав взгляд от доски, аноним радостно замахал руками, приветствуя меня как старого знакомого, хотя он-то меня помнить никак не мог.

– Буенос диас, как самочувствие?

– Бьен, папи, грасиас а Диос!

– Извини, что беспокою, но тут такое дело… – Я не знал, как начать. – В общем, тебя когда-нибудь проверяли на СПИД?

– Ке? – Аноним посерьезнел и, помолчав с минуту, широко развел руками. – Сорри, доктор, но абло инглес…

– Ну эль СИДА. Проверяли или нет?

– Но компрендо, доктор.

– Ладно, подожди, я сейчас.

Через десять минут я вернулся в сопровождении Рэйчел Кац и «переводного телефона». Этот телефон с двумя трубками – чуть ли не единственное исправно работающее устройство в Линкольн-Хоспитал. По нему всегда можно вызвать штатного переводчика. Подключив аппарат к сети, Рэйчел вручила одну трубку пациенту, а другую взяла сама: «В общем так, папи, три дня назад вот этот доктор принимал участие в твоей операции. Во время операции у него произошел контакт с твоей кровью. Поэтому нам нужно проверить тебя на СПИД и гепатит С. Все, что от тебя требуется, – это подписать разрешение на анализ. Если анализ даст положительный результат, тебя поставят на учет и проинформируют о возможной терапии. Все понятно?»

На другом конце провода защебетали по-испански. Аноним растерянно поддакивал, смотрел то на меня, то на Рэйчел и переспрашивал, не понимая, чего от него хотят. Потом, наконец, понял и расписался детским почерком. «Эрик Ринальдо-Гитьеррес».

– Вот и все, – бодро сказала Рэйчел, когда мы вышли из палаты, – теперь тебе осталось только сходить к инфекционщикам, заполнить все бумажки на случай, если придется проходить профилактический курс. Потом возьмем у него кровь, сдадим на анализ, и можно будет жить спокойно.

– Слушай, а может, не надо всей этой возни? Вероятность-то в любом случае небольшая… Может, черт с ним?

– Ну я не знаю, тебе решать. Оформить инфекционный запрос – дело пяти минут. Я бы на твоем месте проверила, но я в таких делах известный параноик. А ты поступай, как считаешь нужным.

Страх перед возможностью узнать худшее – сильнее, чем страх неопределенности. Легче пребывать в неведении, чем заставить себя что-то сделать; лень – союзница малодушия. Словом, ни к каким «инфекционщикам» я так и не пошел, успокоив себя мыслью, что многие из местных хирургов, даже уколовшись кривой иглой, не делают из этого события.

Через две недели я столкнулся с Гитьерресом при выходе из метро. Было около семи утра, самое безлюдное время суток.

– Доброе утро, доктор, ты меня еще помнишь? – Он задрал голову, демонстрируя шрам.

Странно: на этот раз он говорил по-английски, причем говорил, как мне показалось, почти без акцента.

– Привет, привет, как себя чувствуешь? Оклемался? – Я почему-то обрадовался ему как родному.

– Слава Богу, папи, слава Богу… А насчет той вещи ты не беспокойся, меня проверяли перед выездом из Пуэрто-Рико.

В тоннеле под нами застучал подходивший к платформе поезд, и минуту спустя мимо нас промаршировали двое-трое идущих на службу. Работники больницы, не иначе.

Возвращаясь с дежурства (привычный путь от Линкольна до метро), я глазею по сторонам и думаю о том, что нет ничего тоскливее, чем предутреннее спокойствие «неспокойного района». Как будто в этом затишье отражается все одиночество живущих здесь людей. Справа по борту виднеется магазин-барахолка, где вперемешку с подержанными вещами продаются патриотические значки и куклы-статуэтки Девы Марии. Дальше – склад, кирпичные стены, расписанные традиционными граффити. Кое-где расклеены афиши, какие только и увидишь в Южном Бронксе: «Время пришло! Спаси свою душу сегодня в 10:00, 12:00 и 15:00». Снизу указаны адрес церкви и имя священника.

май – июнь 2008

Бруклин

1

Я впишусь в эту осень, к стене прислонившись спиной. Это время – река, где непарных ботинок галеры по теченью плывут. И слышны из ближайшей пивной фортепьянные опусы в темпе домашней аллегры.

Я впишусь в этот рыжий кирпич и с изнанки моста меловые граффити, чумных баскиятов творенья, и в общагу, где будка консьержки уж год, как пуста, но жильцы до сих пор предъявляют удостоверенья.

Здесь на койке больничной кончается некто, и свет упрощается в нем, перевернутым кажется днищем. И открыты все учрежденья. И в желтой листве сокращенное солнце восходит над парковым нищим.

Я в графе распишусь. С белой койки мертвец поглядит в поднесенное зеркальце, и заведут хоровую та консьержка пропавшая и этот нищий, к груди прижимающий мокрого пса, точно грелку живую.

2

Она говорит: «Тяжело, а ему тяжелей», говоря о муже. Они – в ожиданьи врача в онкологической клинике. «Пожалей нас», причитает. И медсестра, ворча, приносит ему подушку, питье, журнал. Он – восьмидесятитрехлетний. Рак почки. Худой, как жердь, но худей – жена. Он и она – из выживших: тьма, барак в Треблинке или Дахау. С недоверьем глядят на студента-медика, думают: свой – не свой? Да, говорю, еврей. И тогда галдят, жалуясь на врача с медсестрой. Весной будет ровно шестьдесят лет со дня их женитьбы. Кивает на мужа: «Тогда он был вроде тебя… – и оглядывает меня, – …но постройней». Верный муж охраняет тыл.

Она говорит: «Мы постились на Йом-Киппур даже там… Берегли паек… А в этом году в первый раз в жизни не выдержали. Чересчур…» Говорит: «Когда он уйдет, я тоже уйду».

Он – вечно мерзнущий; помнящий назубок: «Образ Господа виден смертному со спины, – засыпает, подушку подкладывая под бок, – Next year in Jerusalem. Все будем спасены».

3

«Все, что может случиться, случалось уже с другими» – это надпись на киноафише, реклама фильма. У ларька стоит нищий с извечным «sir, could you give me…». Алабамский акцент; свитер драный, хотя и фирма.

Сделай вид, что турист, что не знаешь-де по-английски. Алабамец икнет и – на чистом русском: «да елки, денег нет похмелиться» и «дорого тут в Нью-Йорке». Даже склянки, и те дорожают, даже огрызки.

«Вот вчера, – говорит, – вроде было еще нормально». Объясняет, что «долларов было – на два кармана». Выпивали культурно, возвышенных тем касались. Но закончился пир. И товарищи рассосались.

Лейся, жалостливый мотив, рефрен стародавний, панегирик отбросам общества и объедкам. У кого это было – «мистерии состраданий», про родство всех живых и слиянье субъекта с объектом?

Про единую Волю-судьбу. На просторах карты незаметен сдвиг: на березовом фоне Визбор или выговор алабамский, бренчанье кантри. Все как будто само собой, свободный невыбор.

А по сути – поди разберись. Представить не можешь, как попал сюда этот субъект, из контекста вырван. Видно, было зачем – перебрался ведь за три моря ж… Где-то был, несомненно, и этот сюжет обыгран.

Чем закончилась пьянка, не вспомнить (бывало и хуже). А очнешься с утра – на другом уже континенте. Поясок часовой затянуть на семь дырок туже. Новой жизни искать, на скамеечке коченеть ли.

«Помоги, – говорит, – собрату», хоть не собрат он. Раздобыть на метро два бакса, попасть на Брайтон. Заглянуть в одну школу… Там дочка сестры училась. Разыскать, расспросить, как там что у них получилось…

4