Книга Голоса - Урсула Ле Гуин

— А моя мама умела читать? — спросила я Лорда-Хранителя как-то ночью, после очередного урока аританского языка.

— Конечно, — сказал он и прибавил, как бы припоминая: — Ведь тогда это не было запрещено. — Он откинулся на спинку стула и потер усталые глаза. Во время пыток пальцы ему вывернули из суставов и переломали, и теперь они казались какими-то неровными, узловатыми и слушались плохо, но я привыкла к тому, как выглядят его руки, и меня это не пугало. Я уже тогда прекрасно понимала, что когда-то руки Лорда-Хранителя были очень красивы.

— А она тоже приходила сюда, чтобы почитать? — снова спросила я и огляделась, чувствуя себя счастливой уже оттого, что нахожусь здесь. Я уже успела привыкнуть к нашим ночным занятиям и полюбить их. Да и тайная комната нравилась мне больше всего именно ночью, когда от желтого конуса света лампы во все стороны разбегались мягкие теплые тени, а золотые буквы на корешках книг мерцали, как те звездочки, что порой заглядывали в маленькие потолочные окошки.

— Для чтения у нее времени было маловато, — сказал Лорд-Хранитель, — ведь на ней тут все хозяйство держалось. А это нелегкий труд — вести такой огромный дом, как Галваманд. К тому же у Главного Хранителя Дорог всегда немало расходов — ему приходится принимать у себя множество гостей, устраивать для них всякие развлечения и тому подобное. А бухгалтерией у нас занималась именно Декало, так что в руках ей держать доводилось чаще всего конторские книги. — Он посмотрел на меня, словно оглядываясь назад и мысленно сравнивая нас с матерью. — Я показал ей, как войти в тайную комнату, когда мы впервые услышали, что войско альдов идет по перевалам Исмы. Мать заставила меня сделать это; она сказала: Декало — наша кровная родственница, а потому имеет полное право на доступ в тайник и наверняка сумеет сохранить его в случае какой-то беды. А кроме того, заметила моя мать, тайная комната может послужить ей убежищем.

— Она и послужила.

И он процитировал строку из аританской поэмы «Башня», которую мы как раз читали и переводили: «Как тяжко милосердие богов!..»

И я ответила строками из той же поэмы: «Лишь жертвуя от всей души, познать сумеешь истинное счастье». Я знала: ему будет приятно, если я смогу ответить ему цитатой на цитату.

— Но, может быть, пока она пряталась тут со мной, совсем еще маленькой, ей удалось все же кое-какие книги прочесть? — спросила я. Я не раз думала об этом и раньше. А научившись читать и читая что-нибудь такое, что способно было пробудить в моей душе радость и силы, я каждый раз пыталась представить себе, как могла бы прочесть эту же книгу моя мать и не читала ли она ее, когда пряталась здесь. Уж сам-то он все эти книги наверняка прочитал, можно было не сомневаться.

— Вполне возможно, — кивнул он, но лицо его осталось печальным.

Потом он внимательно, даже испытующе посмотрел на меня, словно желая, но не решаясь задать некий вопрос, и наконец, как бы все же решившись, спросил:

— Скажи, Мемер, когда ты впервые сама сумела сюда войти… Это ведь случилось задолго до того, как ты научилась читать, верно? Объясни мне, что тогда значили для тебя все эти книги?

Я ответила не сразу.

— Ну, во-первых, некоторым из них я давала имена, — я указала на большой том в кожаном переплете — «Анналы сорокового консульства государства Сундраман». — Вот эту книгу, например, я назвала «Медведь». А «Ростан» получил прозвище «Красная Сверкающая Книга». Он мне особенно нравился из-за золотого тиснения на обложке… А из некоторых книг я строила домики. Но потом всегда ставила их точно на те же места, где они и раньше стояли. Он кивнул.

— Но были и такие… — я совсем не собиралась рассказывать об этом, но слова сами сорвались с моих губ, — которых я боялась.

— Боялась? Почему же?

Мне не хотелось отвечать, но я почему-то все же ответила:

— Потому что они разговаривали. Издавали всякие звуки.

И тут Лорд-Хранитель тоже издал какой-то странный звук — «ах!» — то ли вздохнул, то ли чему-то удивился.

— И какие же это книги здесь разговаривать умеют? — спросил он.

— Ну, одна из них стоит вон там, в дальнем конце комнаты… Она стонала!

Почему я стала рассказывать ему об этой книге? Я ведь никогда о ней даже не думала; мне не хотелось ни вспоминать, ни думать о ней, а уж кому-то о ней рассказывать и подавно.

Я очень любила бывать в тайной комнате; мне доставляло истинное счастье заниматься с Лордом-Хранителем, учиться читать, с головой погружаться в сокровищницу старинных преданий, поэзии, истории; я чувствовала, что в эти минуты все эти сокровища действительно принадлежат мне. Но я ни разу не рискнула дойти до самого конца этой длинной комнаты, где гладкий пол сменялся грубыми плитами из темно-серого камня, а потолок спускался совсем низко, где не было никаких окошек и где царил вечный полумрак, ибо свет лампы, стоявшей на столе, этой части помещения не достигал. Я знала, что где-то там, в глубине, есть какой-то родник или фонтан, потому что постоянно слышала его слабое журчание, но никогда не предпринимала попыток увидеть его, рассмотреть поближе. А порой мне начинало мерещиться, что там, на своем темном конце, комната эта становится шире или же, наоборот, сужается, превращаясь то ли в горную пещеру, то ли в туннель. И мимо тех шкафов, где стояла книга, издававшая стоны, я больше никогда не ходила…

— Ты можешь показать мне эту книгу? — услышала я вопрос Лорда-Хранителя.

Я ответила не сразу; словно оцепенев, я еще некоторое время молча посидела за столом, а потом сказала, пытаясь как-нибудь отвертеться от неизбежного посещения дальнего конца комнаты:

— Я же тогда совсем маленькой была! Вот и выдумывала всякие вещи. Я просто играла, притворялась. Вот выдумала же я, что «Анналы» — это медведь. Теперь-то я понимаю, какой была глупышкой…

— Не бойся, Мемер. Тебе нечего бояться, — сказал он ласково. — Некоторые действительно могли бы этого бояться. Но не ты.

Я опять промолчала. От страха меня подташнивало; по спине ползли ледяные мурашки. И одно лишь было мне совершенно ясно: впредь нужно держать рот на замке, иначе оттуда опять вывалится что-нибудь такое, о чем я совсем и не хочу говорить.

А Лорд-Хранитель снова сел за стол и задумался. Потом, видимо что-то решив про себя, сказал:

— Ладно, времени у нас впереди еще достаточно.

Ну что, прочтем еще десять строчек или спать пойдешь?

— Еще десять строчек, — тут же встрепенулась я. И мы снова склонились над «Башней».

Даже сейчас мне трудно признаться в том своем страхе, трудно писать о нем. А тогда, в четырнадцать или пятнадцать лет, я изо всех сил старалась гнать от себя даже мысли о дальнем конце тайной комнаты, старалась держаться подальше от того места, где эта комната начинала превращаться в горную пещеру, окутанную вечной тьмой. Но разве не в этом тайнике я чувствовала себя защищенной? Мне очень хотелось, чтобы это было именно так, чтобы это было всего лишь мое убежище, и только. Я совершенно не понимала природы своего страха и не хотела этого понимать. Уж слишком все это было похоже на то, что альды называли дьявольщиной, черной магией и происками злокозненных демонов. Я знала, впрочем, что это всего лишь слова, полные ненависти слова невежественных людей, которыми они обозначают то, чего не понимают, — наших богов, наши книги, наш образ жизни. Я была уверена, что там нет никаких демонов и что наш Лорд-Хранитель никакой черной магией не владеет. Ведь они целый год терзали и мучили его, заставляя признаться в дьявольских знаниях и умениях, но все-таки отпустили, потому что ему не в чем было признаваться.