Книга Клавдий. Нежданный император - Пьер Ренуччи

В возмущении древних авторов положением вольноотпущенников и поведением сената тоже нет ничего странного. Эти труды были написаны людьми из сенаторского или всаднического сословия, а потому отражают реакцию класса на преуспеяние бывших рабов. Тот факт, что эти высокопоставленные вольноотпущенники были греками, на что указывают их имена, только усугубляет положение, задевая «староримскую» струну в сердце авторов. Что до подобострастия сената, то эта тема часто встречается в текстах. Авторы его беспрестанно осуждают, но знают, что оно входило в правила игры, и зачастую сами ведут себя подобострастно. Возьмем Плиния. Это очень храбрый и щепетильный человек, но и он ловко наводит глянец, обращаясь к Траяну. В своих письмах он то и дело называет его «государем» — титулом, который вошел в употребление позже, при Адриане, а Юлии — Клавдии от него отказывались. Свой «Панегирик императору Траяну» Плиний нашпиговал преувеличениями, без которых вполне мог бы обойтись, даже если избранный им жанр и располагает к лести. Расхваливая военные таланты императора, он восклицает: «Женщины только тогда познали истинное счастье материнства, когда они увидели, какому принцепсу они родили граждан, какому полководцу солдат!» Ниже, благодаря Траяна за содержание на государственный счет бедных детей, Плиний превосходит сам себя: «При твоем управлении и легко и хочется принимать на себя воспитание детей. Веским побуждением к воспитанию детей является надежда на поддержку от государства, на подарки, но еще более того, уверенность в свободе и безопасности. Они содержатся на общественный счет в качестве запасного войска на случай войны и в качестве украшения государства в дни мира и приучаются любить родину не только как родину, но и как кормилицу. Из их числа будут пополняться лагеря и трибы, от них будут рождаться дети, которым уже не потребуется пособия. Они же рождаются ради тебя». Другими словами, нам остается лишь удовольствие делать детей, поскольку кормить их будешь ты! А еще нам выпала радость отправлять их на убой в твои легионы, которыми ты так хорошо командуешь! В этом их долг перед тобой: разве они родились не благодаря твоим пособиям? Неужели, пресмыкаясь, надо было пасть так низко? А ведь Плиний — сенатор…

При всём том надо признать, что он последователен в своих мыслях и ловко пользуется своим панегириком, чтобы сообщить свое мнение о рамках, которые император должен установить для своих вольноотпущенников. Такого рода речи произносят для того, чтобы попутно вставить кое-какие предложения и укоры, замаскированные под похвалы. Так, наш панегирист начинает главу о liberti, упрекая прежних принцепсов за то, что они были рабами своих рабов, а после радуется тому, что Траян знает: «слишком возвеличенные отпущенники свидетельствуют о не слишком великом государе». И тут же подчеркивает: «Прежде всего, ты пользуешься услугами только тех, кто любезен тебе самому, или кто был уже близок твоему отцу и вообще может быть близок к каждому доброму государю, а затем ты все время направляешь их неизменно и каждодневно так, что они привыкают оценивать свое достоинство не по твоей судьбе, а по своим заслугам». Понятно, что Плиний описывает здесь желаемую и рекомендуемую ситуацию, а не реальное положение дел. Потому что команда Траяна, конечно, не более и не менее даровита и богата, чем команда Клавдия. Зато она гораздо могущественнее, потому что стоит во главе администрации, которая за 50 лет стала более развитой и слаженной.

Не будем же доверять классовым предрассудкам и зависти, рупором которых становятся древние авторы. Аристократы, как мы уже сказали, с трудом переносили, что дворцовые вольноотпущенники надзирают за ними и контролируют их действия по управлению провинциями. Всадники же видели в них непосредственных соперников за обладание постами, на которые могло претендовать всадническое сословие. Это относилось, конечно же, к прокурателам, но также к пресловутым канцеляриям, которые во времена Клавдия были закреплены за familiares Augusti. Позднее Адриан передаст эти должности всадникам, например Светонию, которого сделает секретарем ab epistulis. Разумеется, не стоило ожидать, чтобы тот чрезмерно расхваливал своих предшественников-вольноотпущенников.

А ведь среди них были достойные люди. Конечно, не без недостатков, включая, возможно, алчность, но по большому счету они были не жаднее некоторых губернаторов из числа сенаторов или всадников, которые под конец своих полномочий шли под суд за стяжательство. Избранные за свои способности, они хотя бы служили преданно и разумно. Клавдий обрел в них «шерп» (доверенных лиц), которые разложили по полочкам или вдохновили крупные реформы, частично упомянутые в этой главе; позже мы поговорим и о других. Характерно в этом плане, что Сенека в своем «Отыквлении божественного Клавдия» говорит о радости юрисконсультов, когда объявили о смерти Клавдия.

Юрисконсульты были знатоками права и способствовали появлению в Риме юриспруденции, то есть знания законов и их практического применения. Они являлись одновременно консультантами, адвокатами, судьями, а также преподавателями, составлявшими учебники, — некоторые из них дошли до нашего времени. Теоретически их юриспруденция не имела никакого официального значения, но судьи и законодатель черпали идеи у лучших авторов. Август предоставил некоторым из них привилегию давать консультации «властью принцепса» (ex auctoritate principis). Это не значит, что они выступали от имени императора, но император выдал им своего рода сертификат, знак качества. Понятно, что «патентованный» юрисконсульт приобретал больший престиж, и судье становилось труднее не считаться с его мнением.

Если верить Сенеке, именно эти люди утратили свое влияние в правление нашего императора: памфлетист говорит, что во время похорон они явились «бледные, изможденные, едва дыша, точно сейчас только ожили». Это позволяет предположить, что команда Клавдия подменила собой юристов в роли консультантов. Возможно, им в вину ставили ссоры между разными школами и отсутствие новаторского духа.

В заключение предоставим слово Тациту. В той части «Анналов», где речь идет о 56 годе, он говорит: «Людей этого звания множество. Из них в большинстве состоят трибы [трибутные комиции — собрания по римским округам], декурии [служебный персонал в управлениях магистратов], из них набираются служащие у магистратов и жрецов, наконец городские когорты [пожарные и ночная стража]: и немало всадников, немало сенаторов ведет свою родословную не от кого другого, как от них; если обособить вольноотпущенников, станет очевидной малочисленность свободнорожденных». Тацит описывает здесь положение вещей с осуждением и преувеличением. Всадники вовсе не были в большинстве своем потомками рабов; среди сенаторов такие люди были исключением. Но в принципе он прав: liberti и libertini проникали во все слои населения, и это движение набирало ход, однако большая их часть относилась к плебсу. На сей раз Тацит вовсе не для красного словца утверждает, что их было множество в декуриях, канцеляриях магистратов и пожарной службе. В широком смысле они занимались самыми разными профессиями — от самых скромных до самых прибыльных.

Этой открытостью общества, связанной с постепенным распространением римского гражданства, во многом объясняется, что «в государстве царили мир и покой, в семье — благоденствие»; Тацит ставит это в заслугу имперскому режиму. Писатель в литературной форме выражает здесь римский универсализм — своего рода политический, социальный и культурный союз многочисленных и различных народов, сохранявших при этом свою самобытность. Европа утратила эту модель и теперь с трудом пытается возродить.