Книга Голубые огни Йокогамы - Николас Обрегон

И целует Ивату сзади в шею.

— Ты чё делаешь? — прошептал Ивата, закрывая глаза и весь дрожа.

Поцелуй в плечо.

Потоки воды потекли по его спине.

Я иду, иду, Качаясь, словно челн в твоих в руках. Я слышу звук твоих шагов. Поцелуй меня еще. Я слышу запах твоих сигарет. Йокогама, твои голубые огни. Это наш мир навсегда.

Рука Кеи сползла в трусы Косуке и схватила его член. Другая рука обхватила Косуке грудь, словно ремнем безопасности на американских горках, и Кеи начал мастурбировать.

— Нет, — сдавленным низким голосом проговорил Косуке. — Кеи…

А Кеи продолжал петь «Огни Йокогамы».

Еще один лишь поцелуй. Я иду, иду, Качаясь, словно челн в твоих в руках.

Кеи ускорился, а Косуке уже не мог выдавить из себя ни слова и только закрыл глаза, став маленьким мальчиком на краю пропасти над водоворотом. Мальчиком, шпионящим за купанием монахинь в озере. Мальчиком, подглядывающим за рыжеволосой девушкой в окно ее спальни.

— Нас никто не любит, — шептал Кеи. — Кроме нас самих. А я нас люблю. Я тебя люблю.

У Косуке перехватило дыхание; его сперма устремилась прямо в воду. Солнце играло на ней, придавая ей жемчужный блеск рыбьей чешуи.

Еще дрожа, Косуке открыл глаза и обнаружил, что испачканные пальцы Кеи все еще держатся за его член. Вода в ведре с мертвой рыбой побагровела. На Косуке накатила волна гнева и страха, и он снова стал маленьким мальчиком, которого бросили одного на скамейке на автовокзале. Он обернулся.

Кеи неуверенно улыбнулся, и удар в лицо застал его врасплох. Он опустился на одно колено, в его глазах заблестели слезы. Он зажал челюсть, меж его пальцев сочилась кровь.

— Трус! — заорал он, глядя на удирающего Косуке. Превозмогая боль, он продолжал говорить:

— И власть и слава наши парят меж небом и землей, как облака, шатры светила.

Он засмеялся, и его рот наполнился густой кровью.

— Гребаный трус, мать твою, Ивата!

Кеи сорвал с дерева магнитофон и запустил им в удаляющийся силуэт Иваты.

— Тебе от этого не уйти!

Это наш мир навсегда.

Глава 25

И ста сердец не хватит мне

Ивата вышел из самолета и посмотрел вверх. В Японии было теплее, чем неделю назад, когда он улетал, но небо по-прежнему оставалось серым и неприветливым. Идя по аэропорту, он каждую минуту ожидал хлопка по плечу, но паспортный контроль прошел без осложнений.

Хатанака поджидал его на стоянке, сложив руки на груди. Он успел перекраситься в брюнета. Без формы он походил на юношу, встречающего отца.

— Папка у тебя?

Хатанака протянул ему сложенную газету с папкой внутри.

— Молоток, лейтенант. Поедешь со мной.

— Скажите, инспектор, меня уволят, из-за того что я помогаю вам?

— Ты молод, у тебя все впереди. Так, папка есть, теперь подробности.

— Значит, Икуо Уно ничем особо не отличился — в основном азартные игры плюс явные связи с якудза. Его дело велось пять лет, но до ареста так и не дошло.

— Чей он был информатор?

— Акаси, старшего инспектора отдела. Который погиб. Вы знаете его?

Ивата помотал головой и горько улыбнулся:

— И да и нет.

— А я покопался в этом деле. Информации о самоубийстве на удивление немного. Лишь одно упоминание в новостях. «Инспектор Акаси, заслуженный офицер полиции, покончил с собой, бросившись с Радужного моста, — человек, который всю жизнь боролся с преступностью, не смог справиться с депрессией после развода, ля-ля-ля». Статью я распечатал, она в папке.

Ивата сел в свою машину, кинул папку на приборную доску и опустил стекло.

— Хатанака, мне нужна еще одна вещь.

— Кстати, об этом. Мой шеф стал замечать, что я кучу времени трачу на дела, не связанные с основной работой. У меня начнутся проблемы.

Ивата презрительно махнул рукой:

— Ты хочешь еще лет десять торчать на улице или все-таки займешься настоящим сыском? Слушай, ты добываешь для меня инфу, а я помогу тебе с рекомендацией. Слово старшего инспектора отдела убийств немало значит в нашем мире. Так, записывай.

Хатанака вздохнул и достал мобильник.

— Я слушаю.

— «Коко ла Круа» — сетевой ник наркоторговца.

— «Коко» — как?

— «Ла Круа». Разузнай, кто это и где обитает. Во сколько у тебя сегодня кончается дежурство?

— В девять.

— Так вот, когда освободишься, найди его и не спускай с него глаз. Вечером он должен отправиться в клуб на Догендзака. Понял?

Он завел машину.

— Вот как звучит настоящая тачка!

* * *

Ивата припарковался позади дома 6082 по Мисакимати Мороисо. Гр охот волн и завывание ветра сливались в единый рев с противными бакланьими криками. Свинцовое небо нависало над заливом Сагами, качающиеся деревья склонялись над черным обрывом.

Время было за полдень, но улицы словно вымерли. Желтую полицейскую ленту с двери убрали, и дом Оба ничем не выделялся среди таких же пустующих домов. Хотя дверь была заколочена, Ивата справился с ней без труда. Он щелкнул выключателем, но электричество в доме уже, вероятно, отрубили. Ивата достал фонарик и крест-накрест прочертил лучи света в полумраке коридора, однако увидел лишь хлопья пыли. Спальня наверху была убрана, впрочем, на ковре осталось бледное пятно в том месте, где госпожа Оба рассталась с жизнью.

Ивата услышал слабое тиканье и перевел взгляд на тумбочку. Он взял часы. Перевернув их обратной стороной, прочитал на золотой крышке гравировку:

И ста сердец не хватит мне, Чтоб выразить любовь к тебе.

Он вытащил из сумки фотографию из спальни Дженнифер Фонг и поднес ее к часам судьи Оба. Вне всякого сомнения, это были часы с запястья человека на снимке.

— Попался, — прошептал Ивата.

Он проверил дату на фотографии. 1996 год. Схватив блокнот, Ивата кинулся в коридор. Дрожащими руками он еще раз осмотрел снимки отдыхающих супругов Оба. Ни одна из дат на них не совпадала с датой на снимке, где изображены Дженнифер, ее отец и часы господина Оба.

— Давай же, давай, давай!

Он пролистал свои записи. Первый отпуск Оба провели в Окинаве в 1973 году. Последний — на Гавайях в 2008-м. В прошлый раз эти записи Ивата делал без особой систематизации, просто переписал данные с висевших на стене снимков, по мере того как переходил от одного к другому. Но в этот раз он расположил все даты соответствующих фотографий в хронологическом порядке.