Книга Обещание нежности - Олег Рой

— Ты понимаешь, — говорил он Бегемоту, поглаживая его по спине, — я ведь могу точно узнать, где сейчас Варя, с кем она, что говорит про меня, что думает… Я скучаю по ней, я так бы хотел услышать сейчас ее шаги!..

Зверь молчал и не двигался, и Андрей продолжал, не меняя тональности голоса и говоря тем глубоким, задумчивым тоном, каким говорят обычно люди отчаявшиеся и совсем не заботящиеся о впечатлении, которое они производят на окружающих.

— Хочешь, я возьму тебя к твоей прежней хозяйке? — спрашивал он. — Я знаю, ты был бы рад. Ты ведь любил ее, правда? Ты не ушел бы от нее по собственной воле, если бы тебя не завезли в глухие спальные районы и не выкинули из машины там, откуда ты добирался до дома целый год…

Кот покосился на него недоверчивым зеленым оком, и в этом осторожном взгляде Андрей прочел: «А ты откуда все про меня знаешь?»

— Я все знаю про тебя, Бегемот. Что-то видел, о чем-то догадался, что-то почувствовал. Так ты хочешь к хозяйке?

Снова невнятное ворчание, и столь же невнятный, прерывистый вздох человека.

— Нет, дружище, я не могу. Я зря дразнил тебя этим. Не буду я следить ни за Варей, ни за Леонидом Петровичем. Бог с ними, пусть живут как знают.

Бегемот воззрился на человека, говорившего такие странные вещи, с неподдельным изумлением и вопрошающе мяукнул. Даже если бы он умел говорить, он и то не сумел бы, пожалуй, так ясно выразиться. И Андрей понял его.

— Ты хочешь спросить почему? Это же так просто, Бегемотушка! Не могу я шпионить за теми, кого люблю. Не хочу лишний раз убеждаться в том, что мне и так уже ясно. Нет их, и нет клада. А драгоценности мне и вовсе не нужны. Но Варя, видно, думала иначе. И Воронцов тоже. Наверное, они опасались меня, моих способностей, моих видений… И они ушли.

Кот устало склонил голову и принялся аккуратно вылизывать вытянутую лапу. В его взгляде мелькнуло презрение к двуногим и бесхвостым существам, которые никогда не могут договориться друг с другом полюбовно и раздувают из всякой мелочи вселенскую драму. А потом он свернулся рядом уютным клубком, и Андрей прочел в его сонно закрывающихся зеленых глазах: «Ты очень странный, хозяин. Но, впрочем, если ты всегда будешь кормить меня такой вкусной колбасой, то я, может быть, и забуду о том, что знаю про вас, людей, так много плохого…»

Уже светало, когда Андрей Сорокин навсегда затворил за собой дверь маленькой служебной комнатки, а потом и дверь просыпающегося особнячка. В кармане его куртки лежали деньги, заработанные им за несколько месяцев сторожевой службы — немного, но вполне достаточно, чтобы купить билет в любой конец страны. Там же, в нагрудном кармане, был плотно притиснут к груди сделанный для него подполковником Воронцовым паспорт — на случайную фамилию, со случайной датой рождения, но зато вполне настоящий. Маленький рюкзачок, свободно разместившийся за спиной, мягко провисал, обрисовывая очертания сидевшего в нем кота. Бегемот, похоже, совсем не возражал против такого обращения, и его голова, время от времени высовываясь наружу, с интересом водила глазами по мелькавшим мимо, еще не вполне проснувшимся московским окрестностям.

Путь Андрея лежал в тот самый южный город, откуда он вернулся в Москву полгода назад. Он хорошо помнил его название по табличкам поезда, в почтовом вагоне которого трясся несколько дней больным и обожженным бродягой, и был совершенно уверен, что ему хватит средств, чтобы прожить там какое-то недолгое время. Он и сам не знал, что ищет на берегу моря, где от его лаборатории и его дельфинов осталось одно пепелище; он не задумывался ни над тем, что будет делать, ни о том, где станет жить, ни — самое главное — что вынужден будет делать потом, когда его путешествие закончится и ему снова придется принимать какое-нибудь решение. Пока он мог делать только самые простые, не требующие никаких высоких раздумий вещи: найти вокзал и купить билет…

В тот самый момент, когда поезд тронулся, Андрей Сорокин поклялся себе, что больше никому никогда не позволит себя обмануть. Он не знал, что к этому часу два близких ему человека уже полдня искали его по городу, в отчаянии мечась по окрестностям особнячка и расспрашивая всех, кто мог знать хоть что-нибудь о судьбе странного сторожа.

— Нельзя было оставлять его одного этой ночью, — давясь от слез, шептала Варя, с ненавистью поглядывая на подполковника Воронцова. — Я знала, что выйдет беда. Это вы, вы виноваты!.. Вы заставили меня! Я сама никогда бы не решилась на это…

— Ну, конечно! Ты бы не решилась. Ты бы просто оставила все свое наследство новым хозяевам особняка, — огрызался на нее высокий милиционер. — Пойми ты, у нас не было другого выхода! Я же все объяснил тебе еще вчера. Все вышло случайно, и нам еще крупно повезло… Зашел бизнесмен, владелец будущего казино. Рассказал, что этим же вечером в особняке начнутся отделочные работы и какие-то стены будут сноситься для перепланировки. Обмолвился, что первым делом он уберет ненужный ему камин. И напомнил, что еще прежде он предлагал мне для моей дачи фрагменты старинной лепнины и деталей этого камина — хотите, мол, забирайте, я все равно сегодня же все это выкину… Господи, что ж мы, по-твоему, должны были делать — позволить ему разобрать стену и найти твое наследство?!

— Надо было дождаться Андрея, — упрямо отвечала Варя. — Или, во всяком случае, вернуться в особняк тем же вечером.

Воронцов терпеливо вздыхал и вновь принимался перечислять обстоятельства, приведшие, по его мнению, к той катастрофе, в которой они все теперь оказались:

— Я едва выкроил два часа, чтобы забрать вместе с тобой все эти побрякушки из тайника и отвезти к себе на дачу. Ты сидела там, потому что оставить такие вещи без присмотра в моем сарае было совершенно невозможно. Я вернулся на дежурство. Мы собирались прийти к нему утром… Кто мог знать, что этот полоумный вообразит себе невесть что и сбежит, оставив нас расхлебывать всю эту кашу?!

Голос Воронцова сорвался на крик, и он в сердцах ударил кулаком по столу, служившему бывшему бомжу верой и правдой, так, что тот жалобно треснул. Они сидели в бывшей служебной каморке их друга, слабо надеясь на то, что он все же вернется сюда, и проклиная тот миг, когда их Андрей отправился на поиски своих родителей, впервые оставив особняк на целый день и лишив друзей всякой возможности связаться с ним.

Варя продолжала всхлипывать, но теперь уже делала это не в голос, а безнадежно и тихо; подполковник нервно курил сигарету за сигаретой, и оба они понимали, что отыскать человека, который не хочет, чтобы его нашли, будет для них очень трудно, практически невозможно. Однако еще невозможнее для двух малознакомых, в сущности, людей вдруг оказалось оставить все, как есть: разрешить Андрею Сорокину думать, будто его снова предали, оставили его одного…

Это не было сказано вслух, но оказалось понято каждым с предельной однозначностью: они станут искать Андрея, пока не найдут. И обоим было грустно сознавать, что об этом их решении легко мог бы узнать при желании их взбалмошный, странный и очень дорогой друг, мог бы, но наверняка не узнает. Он не станет даже пытаться выяснить с помощью своего дара их намерения, потому что побоится разрушить остатки их дружбы обидой соглядатайства, привкусом шпионажа и собственной неправотой перед ними.