Книга Вечный колокол - Ольга Денисова

Млад слушал их перепалку и видел, что из десяти человек ни один не станет его защищать. Их не тревожило, виновен он или нет, они осудили его заранее и решали, как половчее записать это осуждение на бумагу. Когда речь зашла о том, виновен он в смерти или в убийстве отрока, кому-то наконец пришло в голову задать вопросы и ответчику.

- Ну, признаешь ты себя виноватым? - нехотя спросил Чернота Свиблов, словно и задавать этого вопроса не стоило. Спросил, тут же отвернулся и что-то зашептал писарю на ухо.

Млад растерялся: он ждал именно этого вопроса и давно подготовил ответ, но вдруг понял, что придуманные им слова никуда не годятся.

- А? - Свиблов недовольно посмотрел на Млада, как на ученика, не знающего урока.

- Я… - начал Млад, - я не убивал мальчика, я не смог его спасти.

- Да ну? И от кого же ты его спасал? - тяжело вздохнул Свиблов.

- От того, кому ты его продал, - тихо сказал Млад и глянул боярину в глаза.

Свиблов на это только улыбнулся - легкой, снисходительной улыбкой победителя. Но слова Млада не оставили равнодушным отца Константина.

- Подобные обвинения оскорбляют христианскую церковь, - он поднялся с места. - Я требую, чтобы этот человек взял свои слова назад или ответил за них по закону!

- Я пока не упоминал христианской церкви, - Млад не смог сдержать усмешки, - и своих слов я назад не беру: я волхв. Это жрецам христианского бога позволено лгать и бросаться словами. Любой шаман подтвердит: если бы мальчик не пошел навстречу зову богов, он бы умер. Щедро оплаченная проповедь отца Константина вела его к смерти.

- Однако пока он находился в руках проповедника, он был жив, - сказал Сова Осмолов. - Оказавшись же в руках так называемого учителя, мальчик умер через десять дней.

Млад скрипнул зубами: ему не хотелось объяснять этим людям, что такое воля к жизни и почему проповедь христианского бога отняла у Миши эту волю.

- Я не смог его спасти, - повторил Млад. - Если это расценивать как виновность в его смерти, то я в ней виновен.

- Запиши, - кивнул Свиблов писарю, - он признается.

Млад, конечно, подивился такому выводу, но спорить не стал.

- Так как писать-то? В смерти или в убийстве?

- Да пиши «в смерти», какое уж там убийство, - сказал самый старый из бояр, с Загородского конца. - Все равно Сове Беляевичу за него платить.

Суд докладчиков сдержанно посмеялся.

- Это еще неизвестно, - усмехнулся Осмолов. - Я надеюсь на справедливость княжьего суда.

Смех стал громче и откровенней.

Несмотря на то что итог заседания был ясен, суд продолжался еще часа два: обсуждали грамоту с его решением, потом сочиняли письмо посаднику. За это время Родомил привел доктора Велезара и темного шамана с врачебного отделения, свидетельствовавших о невиновности Млада. Их вежливо выслушали, но грамоты переписывать не стали. Млад, все это время стоявший перед судом, устал и мечтал только о возвращении домой. Даже ненависть к отцу Константину поутихла, превратившись в презрительную неприязнь. Снова появилось ощущение, что его, как щепку, несет течением и он не в силах что-то изменить. Его слова тонули в вязком болоте равнодушия «больших» людей; при всей их нелюбви друг к другу, «малый» человек был им чужим, принадлежавшим другому миру, он их попросту не волновал.

Грамоту с решением зачитали при открытых дверях, в палату зашли и ректор с деканом - как представители общины, и Дана, и доктор Велезар. Родомила не пустили, но он и не рвался встречаться с новгородскими докладчиками в их вотчине.

Едва писарь закончил чтение, Млад не удержался и спросил:

- Теперь, наконец, я могу уйти?

- Иди, - милостиво махнул рукой Свиблов, поднимаясь со стула. - Утомил до невозможности!

Дана посмотрела на боярина горящими глазами и взяла Млада за руку, удерживая на месте. Остальные заседатели тоже торопились разойтись.

- В грамоте не указан срок уплаты виры, - сказала она громко, - вы забыли об истице.

- Ах, срок… - Свиблов подозвал писца. - Напиши, неделя. Со дня оглашения.

- Чернота Буйсилыч, - Сова Осмолов, успевший проскочить к двери, остановился, - ты меня без ножа режешь!

- Не обеднеешь, - рассмеялся кто-то, а потом добавил: - Надейся на справедливый княжий суд!

Вернувшись в университет, Млад направился домой, где на него с расспросами накинулись шаманята. Но, несмотря на поддержку Ширяя и заботу Добробоя, странная тоска глодала его и глодала допоздна. Он думал об отце Константине, о боярах, об огненном духе и о вчерашней схватке с Градятой: происходящее казалось ему странным, неправдоподобным. Как Градята, наделенный potentia sacra, наделенный способностью слышать своего бога, может быть связан с бестолковым, пустым проповедником? В них не было ничего общего, они стояли слишком далеко друг от друга.

- Послушай, Ширяй, - спросил наконец Млад, - а ты не читал случайно эту христианскую книжку? «Благая весть», кажется, она называлась…

- Читал, - кивнул Ширяй, не поднимая головы.

- Ну и как?

- Я не понял, что они называют благой вестью. Одна-две любопытных мысли там есть, но в целом - слишком скучно.

- А там, часом, не упоминается Михаил-Архангел?

- Только однажды. В откровении некоего Иоанна. Я сначала думал - это предсказание, но потом понял: никакого предсказания в этом нет, сказки на ночь. Как христианский бог окончательно разозлится и всех уничтожит. Потравит всех, зальет кровью и пожжет серой. Они сумасшедшие, эти христиане: кто ж ему позволит такое сделать?

- Серой, говоришь? - Млад почесал в затылке.

- Ага, - кивнул Ширяй.

- А нету у тебя этой книжки?

- Нет, я в библиотеке ее читал.

Тоска не проходила, мысли в голове путались, и Млад решил пойти к Дане - поговорить, привести в порядок мысли, и… Он чувствовал себя разбитым и одиноким.

Ветер стих еще утром, и теперь из низких туч, обложивших небо, бесшумно падал густой снег: крупными влажными хлопьями. Дорожки подзамело, мороза почти не было, и ватная, неестественная тишина окружила университет: сквозь пелену снегопада не пробивался даже лай собак из Сычёвки. Млад шел и не слышал своих шагов, как по ковру. От этого ощущение одиночества стало только сильней и мучительней, словно он на самом деле остался совсем один в этом оглохшем мире. Окна в наставничьей слободе давно погасли, никто не встретился ему по дороге, - тишина, темнота и снег…

Но, подходя к дому Даны, он увидел, что она еще не спит: ее окно светилось ярко и тепло. Млад прибавил шагу, светящееся окно показалось ему избавлением от тоски и одиночества, сердце забилось сладко и радостно: как хорошо, что у него есть Дана! А потом дверь в ее дом приоткрылась - свет упал на крыльцо.