Книга Слова, которые исцеляют - Мари Кардиналь

Я лежала на кушетке, доктор, как всегда, молчал. Я вновь ощутила себя во власти нового открытия. Но впервые это открытие вызывало у меня недоумение. Я чувствовала, что оно чуждо психоаналитическому лечению. В плотно закрытом кабинете маленького доктора оно не будет полезным для меня. Надо уйти.

Прошло семь лет с тех пор, как я стала приходить сюда. Семь лет, чтобы начать жить! Семь лет, чтобы найти себя! Семь лет, которые протекли в медленном, ровном движении. Во-первых, я обрела свое здоровье. Затем постепенно появился характер, я открыла свою индивидуальность, я стала личностью. После этого, благодаря анусу, я поняла, что все важно и что то, что называется грязным, мелким, постыдным, ничтожным, не является таковым в действительности, что шкала ценностей, используемая в моей социальной среде, скрывала под лицемерной вуалью некоторые лица, мысли, предметы с целью выделить чистое, благородное, сверкающее и богатое. Сейчас я открывала для себя свое влагалище и знала, что в дальнейшем и с ним произойдет то же самое, что и с анусом: будем жить вместе, как я жила вместе с волосами, пальцами ног, кожей на спине, со всеми частями тела, как я жила с насилием, усталостью, чувственностью, авторитарностью, волей, храбростью, весельем. В гармонии, без стыда, без отвращения, без дискриминации.

Я была уверена, что только вне пределов глухого переулка я обнаружу настоящее значение моего открытия. В тот день я попрощалась с маленьким доктором, зная, что в ближайшее время я к нему не вернусь.

Действительно, снаружи – на улице, в магазине, на работе, дома – я поняла, что означает иметь влагалище, быть женщиной. До этого времени я никогда не задумывалась над понятием женственности, над этим специфическим качеством тех человеческих существ, у которых есть грудь, длинные волосы, нарумяненные щеки, платья и другие хитрые и милые преимущества, о которых говорится мало или совсем не говорится. Тех существ, которые любят пастельные тона, особенно розовый, голубой, сиреневый, бледно-желтый, салатовый. Тех существ, роль которых на земле состоит в том, чтобы быть служанкой хозяину, забавой воину и матерью. Накрашенные, надушенные, все в украшениях, хрупкие, жеманные, деликатные, алогичные, недалекие, свободные, с постоянно открытым отверстием, всегда готовые получать и давать.

Это была ложь. Я знала, что такое женщина. Я была одной из них. Я знала, что такое встать утром раньше всех, приготовить завтрак, выслушать, чего хотят дети, болтающие все одновременно, скороговоркой. Глажка и стряпня с самого утра, задания и уроки, когда уже брезжит рассвет. Затем, когда дом пустел, наступал час, когда нужно было работать, как проклятая, чтобы немного прибрать, собрать грязное белье и увлажнить чистое, приготовить овощи на целый день, вымыть туалеты. Помыться, причесаться, накраситься, привести себя в порядок – если не сделаешь этого, тебя замучает совесть: «Женщина постоянно должна быть аккуратной, на нее всегда должно быть приятно смотреть». Отвести малышей в ясли или садик, не забыть корзину и успеть сделать покупки. Пойти на работу. Ведь работа так много значит, работа, за которую тебе платят, работа, без которой ты жила бы в нищете. Вернуться на обед. Дети постарше остаются в школьной столовой, маленькая здесь. Ты должна окружить ее любовью, чтобы она чувствовала теплое присутствие матери. Взрослые дети побудут с ней вечером. С условием не делать глупостей, не играть со спичками, не переходить улицу, не глядя. Снова идти с корзинами. Выполнить приказы, полученные от начальства, как можно быстрее, как можно лучше. Вечерние покупки. Ни гроша в кармане.

Ничего. Как-нибудь выкрутишься и приготовишь полноценный и вкусный ужин: «От вкусной еды проходят все неприятности». Корзины, от тяжести которых немеют руки. Усталость, от которой раскалывается голова и ломит в пояснице. Это не имеет значения: «Женщины должны платить страданием за счастье производить на свет детей». Вернуться домой. Выслушать всех. Приготовить ужин. Развесить белье. Помыть детей, проверить их домашние задания. Поставить на стол ароматный дымящийся суп. Поджарить блинчики с яблоками, пока они доедают свою лапшу. Тяжесть в ногах. Оцепенение мозга, всего. Посуда. Как упреки – следы пальцев на стенах и дверях, пыльные стекла окон, вязание, которое никак не продвигается: «Как постелешь, так и поспишь, дочь моя. У неопрятной женщины и дом неопрятный». Я все это сделаю в воскресенье, я все это сделаю в воскресенье. На следующий день все сначала – передвинуть мебель, ползать на карачках, моя пол, таскать корзины. Брать на руки малышей, бегать, считать и до бесконечности пересчитывать денежки, без которых ничего не купишь. Смотреть на платье в витрине, которое стоит больше, чем твоя зарплата за месяц… И позволить обладать тобой, когда хочется одного – поспать, отдохнуть. Испытывать из-за этого угрызения совести, играть роль, жалеть, что уже не можешь радоваться этому, бояться новой беременности. Гнать плохие, эгоистические мысли, ведь: «Если хочешь хорошего мужа, ты должна быть в той же мере женой, что и матерью». Сколько дней до месячных? Не ошиблась ли я в подсчетах, верны ли они? Сколько дней до конца месяца? Хватит ли денег? Справлюсь ли? Боже, ребенок кричит! Самая маленькая! Лишь бы не заболела, в этом году я уже столько раз отсутствовала на работе из-за кори старшего и из-за гриппа среднего, в конце концов на меня будут косо смотреть. Внезапно проснуться, встать ночью. Бетонные здания, далекий плач чужих детей, которых мучают кошмары, подглядывание за поздно возвращающимися соседями, скандалом на третьем этаже, устроенным пьяным господином, орущим на свою жену. Спать. Спать.

Вот что означает иметь влагалище. Вот что означает быть женщиной, служить мужу и любить детей до старости. Пока тебя не препроводят в дом престарелых, где тебя встретит медсестра, которая, строя из себя дурочку, скажет, коверкая язык, так, как говорят с детьми и юродивыми: «Здесь бабуле будет хорошо! Правда, бабуля?»

Конечно, в жизни старой женщины иногда возникает радужный смех ее детей, счастливые минуты любви, иногда роза нежности. Но больше всего – красного цвета крови, черного – усталости, каштанового – кала и желтого – мочи на пеленках и трусах детей и мужа. И потом серый цвет скуки и бежевый – смирения.

Да, на самом деле осознание женской специфики помогло мне обнаружить еще кое-что! Карточный домик, над которым я недавно насмехалась и от которого, думала, что освободилась, бросаясь (немного неуклюже) словами «экскременты», «дерьмо», «засранцы», – этот домик, который я считала разрушенным, еще держался, его фундамент остался нетронутым. Только сейчас я стала понимать, что никогда по-настоящему не читала газет, никогда не слушала новостей, считала, что война в Алжире является сентиментальным воспоминанием, печальным семейным преданием, достойным атридов. Почему? А потому, что я не играла никакой роли в том обществе, в котором родилась и в котором стала умалишенной. Никакой, кроме того, чтобы родить мальчиков, чтобы и дальше существовали войны и правительства, и девочек, чтобы они, в свою очередь, рожали мальчикам мальчиков. Тридцать семь лет абсолютной покорности. Тридцать семь лет безоговорочного принятия неравенства и несправедливости без малейшего ропота, даже не замечая их!

Это было ужасно! С чего начинать? Не теряла ли я опять разум?