Книга Пуля для адмирала Кетлинского - Владимир Шигин

Как видно из этого письма, шаги, предпринятые мною на свой страх, были двоякого рода: 1) самостоятельные сношения с английским посольством, в частности с г. Линдлеем, через тогдашнего морского агента, впоследствии убитого большевиками, капитана 1 ранга Кроми и английского старшего лейтенанта Пунье, и 2) переговоры с членами северной секции Совета мелиоративных съездов, через которых я предполагал возможным наладить связь между контр-адмиралом Кетлинским и группой сибирских деятелей; последние, как я тогда узнал, в это время нелегально подготовляли организацию областного правительства. Сношения с англичанами обнаружили, что в этот момент они были склонны совершенно покинуть Россию, сохранив с нею лишь формальную связь; по-видимому, даже обсуждался вопрос об уходе из Архангельска и Мурманска их кораблей, находившихся там. В эту минуту, когда у всех «формально власть имущих» уже опускались руки, я признал своим долгом посильно содействовать делу будущего воссоединения и возрождения России в пределах того клочка земли и в том узком круге государственных, однако, интересов, с которым оказался связанным.

Учитывая, что «образование центральной государственной власти мало вероятно в ближайшее время», что страна, вероятно, будет жить краевым управлением (телеграфный разговор по прямому проводу Петроград – Александровск между мною и С.П. Матюшенко, исполняющим дела начальника военно-сухопутной части штаба, 31 декабря), я полагал не только возможным для Севера России создание такового совместно с Сибирью, но считал содействие осуществлению этого необходимым; тем более, что в это время уже возникли «предложения об изъятии Мурмана из ведения Морского министерства, уничтожении нынешней организации управления краем» (тот же телеграфный разговор). Если бы это предположение осуществилось, и не было бы вскоре организовано какое-либо областное управление, о чём в это время уже говорили среди северян и сибиряков, Мурман оказался бы «без головы», и это в то время, когда немцы, а за ними и финны, не скрывали уже своих давнишних захватных намерений. «Это-то, т. е. «сношения с англичанами» и «общественными деятелями Севера», в связи с «необходимостью принять меры по обеспечению будущности Мурманского края, ввиду явных притязаний немцев и того, что о нём здесь никто не думает», – как говорил я по прямому проводу вечером 31 декабря, – это-то и было тогдашней моей главной работой». Всё, что я делал в этом направлении, я делал с ведома начальника Морского генерального штаба капитана 1 ранга Беренса и его помощника капитана 1 ранга Гончарова, прямых начальников моего адмирала».

Как видно из воспоминаний Г. Веселаго и приведенных им документов, он действительно был озабочен тем, чтобы развернуть в Мурманском крае антибольшевистскую борьбу. Для этого Веселаго предпринимал и определенные шаги. Однако совершенно очевидно и сам Веселаго это подчеркивает, что в этом вопросе он действовал исключительно на свой страх и риск, не ставя в известность о своей деятельности Кетлинского и не имея от него на это никаких полномочий. Обходит молчанием в своих воспоминаниях Г. Веселаго и позицию самого Кетлинского по данному вопросу. А потому говорить о неких тайных замыслах главнамура по отторжению Мурманского края от центральной власти и о конфронтации с ней не имеет никакого смысла. У нас на этот счет нет ни документов, ни даже заслуживающих доверия свидетельств современников.

Союз бывшего царского офицера и советских организаций на Мурмане до сих пор вызывает недоумение среди сторонников классовой трактовки истории, не терпящей компромиссов противоборствующих классов. Один из них, к примеру, ленинградский профессор Н.А. Корнатовский, назвал ситуацию, сложившуюся на Мурмане, «несмываемой печатью мурманской специфичности». В действиях главнамура стали искать подвох, «скрытый маневр»: мол, Кетлинский только на словах признал Советскую власть, чтобы затем исподволь готовить силы для борьбы против нее. Одним из главных «аргументов» такой позиции в многочисленных научных трудах, посвященных истории установления советской власти на Мурмане, объявлялась негативная роль Кетлинского в «тулонском деле». Хотя никакой взаимосвязи между действиями Кетлинского в Тулоне и в Мурманске после октября 1917 года не усматриваю.

* * *

Казалось бы, что уж теперь никому не будет дела до не столь уж значительных и уже достаточно отдаленных по времени событий в Тулоне. Но бывшие аскольдовцы ничего не забыли и снова, пользуясь своим авторитетом среди матросской массы, подняли вопрос о заслуженном возмездии виновникам казни их четырех дружков.

Уже 29 ноября 1917 года вопрос о виновности Кетлинского перед «делом революции» был поставлен уже на объединенном заседании Совета и Центромура, но и здесь почему-то дело дальше общего обсуждения не пошло. При этом представители команды крейсера неожиданно выступили в защиту своего бывшего командира. Возможно, из-за каких-то разногласий среди собравшихся, возможно, «тулонское дело» заслонили другие, куда более насущные вопросы. Но и на этом дело о попытке взрыва на крейсере «Аскольд» себя не исчерпало. И большинством голосов он был оставлен в должности.

20 декабря Кетлинский был вынужден снова давать объяснения на общем собрании команды «Аскольда», превращенном в настоящее судилище над бывшим командиром. К большому сожалению, никаких материалов и протоколов этого суда не сохранилось. Впрочем, вполне возможно, что никаких материалов и не было, т. к. никто ничего не протоколировал, а сам суд вылился в полудопрос-полумитинг. При этом Кетлинский признал свою вину, но только в том, что не заменил диверсантам расстрел каторгой. Известно лишь то, что команда корабля всесторонне обсудила все обвинения в адрес Кетлинского и, в конечном счете,… оправдала его. Это весьма показательно, ведь группа Самохина проделала весь неблизкий путь от Кронштадта до Мурманска именно для того, чтобы покарать всех участников расследования и суда и, в первую очередь, утвердившего смертельный приговор командира, а вовсе не для того, чтобы его оправдывать. Поэтому факт оправдания Кетлинского бывшими аскольдовцами дорогого стоит. Прежде всего, это говорит о том, что командир имел реальный авторитет на крейсере и пользовался уважением матросов. Во-вторых, это говорит о том, что он умело защищался, и привел такие доводы, которые убедили даже изначально враждебно настроенных к нему «самохинцев». Впрочем, сам факт оправдания Кетлинского вовсе не говорит о том, что все матросы «Аскольда» были на его стороне. По-видимому, судьба командира корабля решался так, как вообще в то время решались многие дела – общим открытым голосованием. В результате этого большинство команды проголосовала за его оправдание, выразив, тем самым свое доверие Кетлинскому, как командиру и как человеку. Однако недовольные таким поворотом дела на корабле, разумеется, остались. Пока они вынуждены признать силу большинства, но это вовсе не значило, что они смирились.

По свидетельству очевидцев, на этом разбирательстве Кетлинский, якобы, заплакав, заявил во всеуслышание: «Сейчас в России совершился переворот в пользу власти Советов. Я лично с сегодняшнего дня целиком отдаю себя на дело революции, и все мои знания, которые имею…». Такого матросам от адмиралов слышать еще не приходилось. Слова контр-адмирала произвели на матросов большое впечатление, и они полностью оправдали Кетлинского, освободили его из-под ареста, восстановив в должности Главнамура.