Книга Мальчик, который рисовал кошек, и другие истории о вещах странных и примечательных - Лафкадио Хирн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Над деревенскими домами еще догорали звезды, когда Ито миновал ворота, но когда вышел на дорогу, то увидел, что рассвет уже пламенеет и солнце встает над затихшими полями. К груди он прижимал дар своей нареченной. Очарование ее голоса все еще переполняло его… Тем не менее, если бы он не помнил, как ее пальчики сжимали его руки, он бы мог подумать, что все пережитое – всего лишь сон и его жизнь по прежнему принадлежит только ему самому. Но то, что случилось, – то, на что он обрек себя, – не вызывало и тени сожаления: его тревожили только боль разлуки и мысль о том, сколько времени пройдет, прежде чем они смогут соединиться вновь. Десять лет! И каждый год будет таким долгим! Почему он должен так долго ждать? Он даже не надеялся разрешить эту загадку, ибо тайные пути мертвых ведомы только богам – и никому больше.
Теперь он часто, верша свои одинокие прогулки, навещал деревню, смутно надеясь хоть как-то коснуться того, что минуло. Но никогда – ночью или днем – не удавалось ему увидеть те решетчатые ворота, разыскать ту тенистую аллею, что вела к старинному дому, и никогда больше – даже издали – не случалось разглядеть фигурку маленькой мия-дзукай, что одиноко идет на закате.
Деревенские жители, которым он задавал вопросы, сочли его сумасшедшим. Они утверждали, что никогда никакие благородные семейства не жили в деревне. Да и не только здесь, но и нигде в округе не видывали такого сада, что он описывал. Лишь однажды кто-то сказал Ито, что на месте, о котором он говорит, некогда стоял большой буддийский храм. Но его давно нет – есть только заброшенное кладбище, что располагалось подле. Ито разыскал его: теперь там были густые заросли. Но он смог обнаружить несколько надгробий. Они густо поросли мхом и лишайником, надписи давно стерлись, и ничего разобрать было невозможно.
Ито никому не рассказывал о своем приключении. Но знакомые и родственники заметили, что в его обличье и поведении происходят разительные перемены. День ото дня он бледнел и худел, хотя лекари, которых приглашали к нему, в один голос заявляли, что никаких болезней у него нет. Тем не менее он теперь выглядел как призрак и двигался как привидение. Юноша и прежде был задумчив и нелюдим, но сейчас стал равнодушен к тем занятиям, что тешили его прежде, – даже сочинительство, от которого получал удовольствие, совсем забросил. На расспросы обеспокоенной матери, считавшей, что его излечит женитьба, сын неизменно отвечал, что дал обет не жениться. И месяцы длились долгой чередой.
Наконец наступил год Кабана и пришла осень. Ито давно оставил одинокие прогулки, что так любил совершать прежде. У него не было сил даже встать с постели. Жизнь оставляла его, хотя никто не мог назвать причину. И он заснул – заснул так надолго и так глубок был его сон, что его можно было принять за смерть.
Но Ито еще не умер – он спал. Однако сон был прерван: однажды тихим вечером юношу разбудил знакомый голос, и у своего ложа он увидел девушку мия-дзукай – ту самую, что десять лет назад ввела его в волшебный сад. Она поздоровалась с ним, рассмеялась и сказала:
– Мне поручили передать, что ближе к ночи вам надлежит быть в Охаре, возле Киото. Сейчас там наш новый дом, и паланкин уже послан за вами.
С этими словами она исчезла.
Ито понял, что настало время и его призывают в царство мертвых. Но это сообщение так его обрадовало, что он нашел в себе силы подняться и позвал мать. Когда она пришла, он впервые рассказал ей историю о том, что с ним приключилось, и о своей невесте. Он показал тот самый чернильный камень, что она подарила ему, и попросил, чтобы его положили к нему в могилу. И умер.
Усопшего похоронили вместе с камнем. Но еще до церемонии погребения тот осмотрели эксперты. Они пришли к выводу, что резьба выполнена во второй половине XII века. Обнаружили и клеймо резчика в виде чайки. Известно, что мастер творил во время правления императора Такакуры.
Из сборника «Some Chinese Ghosts», 1887
Полагаю, читатель извинит автора за небольшой объем настоящего сборника[60]. Причиной тому – сама природа этих историй. Подготавливая их к публикации, я специально сосредоточился на легендах, обладающих «красотой нездешней». Составляя его, я не забывал о поразительно точных наблюдениях сэра Вальтера Скотта, озвученных им в эссе «О подражаниях старинным балладам» (1830). Он писал: «Хотя сверхъестественное не только весьма привлекательно для эмоционального воздействия, но имеет и давнюю традицию, глубоко укоренившись в человеческой натуре, тем не менее ее можно уподобить пружине, которая теряет упругость, если сжать ее слишком сильно».
Тем, кто хотел бы более адекватного и глубокого представления о китайской литературе, следует прежде всего познакомиться с работами выдающихся ученых, таких как Жульен, Пави, Ремюз, Де Розни, Шлегель и многих других синологов. Разумеется, этим исследователям и принадлежит честь открытия царства китайской истории и культуры; но и скромному путешественнику, что вслед за ними выходит на необозримые просторы таинственных садов Китая, позволено будет сорвать несколько распустившихся цветов – светящийся во тьме хуа ван, черную лилию, а может быть, и удивительную фосфоресцирующую розу или две – как память о незабываемом путешествии.
Л. Х.
Новый Орлеан, 15 марта 1886 г.
Водяные часы на башне Великого колокола в Дачжун отмерили час: молот уже занесен – мгновение, и он ударит в край металлической громадины – туда, где широкой лентой нанесены слова сакральных буддийских текстов Фахуа цзин из главы священной книги Линьянь цзин! Слушайте голос Великого колокола! Он безъязык, но как могуч его глас! КЭ-ГАЙ! Вот он прозвучал, и маленькие драконы до самых кончиков своих позолоченных хвостов вздрогнули на высоко загнутых скатах зеленых крыш от густой волны звука; фарфоровые горгульи затрепетали на своих резных насестах; сотни маленьких колокольчиков на пагодах задрожали и вот-вот начнут вторить. КЭ-ГАЙ! – и задрожала зеленая черепица на крышах храма, а деревянная золотая рыбка, кажется, взметнулась в небо; покачнулся воздетый к небу палец статуи Будды; дрогнули дымные столбики благовоний над головами возносящих молитвы… КЭ-ГАЙ! – его голос подобен грому! От него все раззолоченные демоны на карнизах дворца разом вывалили красные языки – будто выдохнули сгустки пламени. И каждый удар колокола порождал многогласное эхо, а когда оно затихало, отчетливо был слышен финальный отзвук – легкий, серебристый, горестный, словно нежный женский голос вдруг издавал испуганное и протяжное «а-а-ай!».
Пять столетий разносятся окрест эти звуки – могучее КЭ-ГАЙ! и неизменное вторящее ему девичье серебристое «а-а-ай!». Любой ребенок на запутанных улицах старого города знает историю Великого колокола; каждый может рассказать, почему колокол говорит КЭ-ГАЙ! и отчего ему вторит «а-а-ай!».
