Книга Вернусь, когда ручьи побегут - Татьяна Бутовская

Она шла домой пешком, дышала полной грудью, и с каждым шагом в ней прибавлялось уверенности и силы. Лева, Валдис, Алла Романовна и переживания, с ними связанные, казались далекими, уменьшившимися в масштабе, несоизмеримыми с тем, что наполняло сейчас ее саму. Она была недосягаема. Неуязвима. Неподсудна. Ее наконец взяли под защиту.

* * *

«Люблю жизнь!..» Легко, откровенно декларируемая любовь к жизни всегда смущает меня. Вызывает недоверие. Разве любовь к жизни такая уж сама-собой-разумеющаяся вещь? (Так же, как любовь к детям, к родителям, к родине, к ближним и дальним тоже.) Вводит в ступор императив «Надо любить!». Как долженствование, кем-то тебе вмененное.

Я не люблю жизнь. Не понимаю. Боюсь ее тяжелой поступи, плоских стоп, бабьего лица, изуродованного выражением непреходящей бытовой заботы. Содрогаюсь от необходимости ежедневно разгребать песок, чтобы не засыпало с головой, и тогда – капут! Как в романе «Женщина в песках» 1. Бессмысленная, беспощадная, душеубийственная тягота. Удавка. Капкан.

О капкане догадалась еще в полусознательном детстве. В день, когда мама привела меня в детский сад.

…Комната, освещенная матовыми шарами ламп, чужие тетки в белых халатах, посторонние дети, пугающие своим множеством, тошнотворный запах подгорелой каши.

Этот запах навсегда связался с несвободой – мутит при воспоминании.

Мама, стоя уже в дверях, «делает мне ручкой» и ободряюще улыбается. Бегу к ней, вцепляюсь в полу пальто, заглядываю в лицо, не в силах передать ей беспредельного своего ужаса. Меня хватают, отрывают от нее, тащат, волокут куда-то, я отчаянно сопротивляюсь. Маме неудобно за меня, она фальшиво обещает, что скоро придет, и исчезает за дверью. Она сдает меня… Капкан захлопнулся, понимаю я своим детским сердцем – навсегда! Тетка в белом чепце с бородавкой на лбу, с бледными глазами говорит: «Сиди здесь!» – и вжимает меня в стульчик, рядом с другими детьми. На кухне гремят посудой, в зал выносят миски с подгоревшей манной кашей. Отодвигаю миску, беру свой стульчик и иду к входной двери ждать маму. Сажусь, сложив руки на коленях. Меня возвращают обратно – есть кашу. Тетка с бородавкой пытается втолкнуть мне ложку в рот, уговаривает. Она хочет, чтобы я сделала усилие над собой, ее задача – обуздать меня, натаскать на долгую, законную жизнь. Я сжимаю зубы. Ей кажется, что я специально играю у нее на нервах. «Какой противный ребенок!» – говорит она в сердцах. Молча беру свой стульчик и иду к двери ждать маму. Дети показывают на меня пальцем и смеются. Воспитательница снова делает попытку отодрать меня от двери, но я, получив шлепок по попе, упрямо возвращаюсь на свой пост. Со мной, наконец, устают бороться. На меня машут рукой. Я сижу у двери до прихода мамы, ковыряя ногтем облупившуюся белую краску на моем стульчике, и знаю, что никогда больше не пойду в детский сад. Маме пришлось забрать меня из сада, что поставило семью в трудное положение. Но я перегрызла капкан.

В капкане – нет Жизни. В капкане можно разгребать песок. Перегрызая капкан, ты становишься свободным – на свой страх и риск, и тогда с тобой может случиться Жизнь.

Жизнь – это изумительная случайность.

Надо быть остро заточенным на ее поиск, иметь обостренный нюх. Добывать ее трудом души, не зная страха и усталости. Рыть, копать, долбить – как олень долбит мерзлую землю в тундре, стирая копыта в кровь, чтобы добыть живительный корешок. Не факт, что нароешь. В этом месте и в это время. Но усилия не пропадают даром. И вот в один скучный, беспросветный день Жизнь обнаруживает себя прямо за ближайшим углом. Она мелькнет, осветив, наполнив тебя вдохновением, энтузиазмом, экстатическим восторгом, звенящим током – и все обретет смысл на какое-то время. Я всегда желала себе страстного существования, пламенного горения, высокого напряжения, горних высей. Я искала этого состояния-праздника, но не знала, как его достигнуть. Мне казалось – через творчество, в творчестве, в созидании, в любви… в работе. Но обнаружилось мешающее препятствие. Необходимость делать усилие и стремление уклониться от него. Когда в самой сердцевине твоего существа возникает пленительный соблазн – все бросить. Отпустить вожжи и побрести в другую степь. Перечеркнуть все предыдущие усилия. Освободиться.

«Ты никогда ничего не добьешься, – сказала мне как-то моя матушка. – Так же, как и твой отец». Он всегда соскакивал с подножки на полном ходу, говорила мама, так и не доехав до станции назначения. Написал отличную диссертацию, работал как ненормальный, а когда она была почти готова, закинул ее в стол и забыл. Словом, похерил свою жизнь, а человек был сильный, одаренный. Мамины слова больно ужалили своей возможной правдой.

Вспомнилась еще одна поразившая меня история. Про мужика, который копил деньги на кларнет. Кларнет – мечта жизни – был дорогой, так что копить пришлось долго, во многом себе отказывая. И вот – сбылось! Кларнет куплен, мужик вне себя от счастья, закатывается большой пир! На третий день кларнет пропивается. Мужик вне себя от горя, плачет. Плачет и пьет, пьет и плачет. Представляю тот ужас, который творился у него в душе. Не знаю, станет ли он снова копить на кларнет или будет доживать уже без кларнета, без мечты. Иногда кажется, что человек живет себе во вред. Что заставляет совершать поступки, зная, что это причинит непоправимый вред, изломает собственную жизнь?

Характер – это судьба, говорили древние. Но за характер ты не ответствен: чем снабдили от рождения, с тем и жить. Так что в некотором смысле результат твоих потуг известен заранее. Но только не тебе! И вот тут возникает вопрос. Два вопроса. В какой мере человек ответствен за свою судьбу? И как человек догадывается о своем истинном предназначении? Откуда он знает, в чем ему предстоит осуществляться? И почему не осуществляется? Меня интересует, где ошибка. Если посыл был правильный, то цель должна быть достигнута. Если неправильный, то откуда он вообще взялся? Кто устремил человека по ложному пути? И далее: где кончается воля Божья и начинается воля человека? Зачем человек обречен на каторжный труд превозможения самого себя? Посильна ли ему, бедному, такая ноша? Справедлива ли? Господи, как невыносима мне моя немочь, мое бессилие! Как смириться?..

Не закончив фразы, Александра почувствовала толчок внутри, мгновенное озарение, легкую дрожь. Захлопнула тетрадку, дернула ящик письменного стола, вытянула чистый лист бумаги и торопливо, пока не прошел трепет, записала вспыхнувшее название будущего своего опуса:

«Господин N, беглый каторжник». Плач человека по собственной душе.

…Старинные часы в комнате гулко пробили семь раз.

* * *

Симочка, просветленная, легкая, с чистым прощенным сердцем, возвращалась домой. Бережно, боясь потерять, несла она в себе незнакомое ощущение тихого света. Как хорошо, полно ей дышалось в вечерних сиреневых сумерках!

Во дворе дома старые высокие тополя стояли по щиколотку в талой воде, прислушиваясь, как набирают в них силу жизненные соки, как осторожно шевелятся в набухающих почках зародыши нежных клейких листьев. Весна, весна, обещание радости, продолжения жизни!