Книга Восставшие из рая - Генри Лайон Олди

– Зольд? – не опуская лука, спросил охотник. – Рыжеглазый, ты?

– Я, я, – широко ухмыльнулся дылда Рыжеглазый, подходя с товарищами поближе. – Спасибо вот Чумбе да им – отбили у Боди, чтоб тех… ну как, вовремя мы?

Бакс оглядел свою увеличившуюся армию и принялся насвистывать какой-то залихватский мотивчик, почесывая затылок кончиком правого серпа.

– Что ж вы делаете-то, Люди Знака? – с детской обидой выкрикнул Страничник помоложе. – Вам же их бить велено, а вы тут разговоры разговариваете, да стрелой еще в меня целитесь и камнем бросаетесь! Ну вы-то, – обратился он к толпе, – вы-то хоть будете их бить?

– Кого? – осведомились в толпе.

– Как кого? Выползней!..

– Каких выползней?

– Вы что, Люди Знака, счастья-пересчастья и вам, и вашей матери, – ослепли?! Вот этих выползней!

– А там и не все выползни, – задумчиво отметили в толпе. – Очень даже и не все. Вон и Страничник один имеется… И вовсе нельзя нам их бить, особенно смертным боем, по Закону Переплета. Опять же и выползней недавно уважали, а теперь не замечать велено. Вот мы и не замечаем… в упор.

– Козлы! – взвыл дурным голосом потерявший терпение Страничник. – Балбесы недописанные!..

– Ругается, – обиженно сообщили в толпе. – Страничник, а ругается, как выползень… козлами да балбесами зовет. Вот ему Переплет за это и наподдаст. Кричит «бейте их!», на Поступок толкает, а сам стоит и на себя брать не хочет. Хи-итрый… Ну что, Люди Знака, бить или не бить?

– Я, я беру на себя! – встрял в разговор оживившийся Талька. – Вы нас не бейте, а я все беру на себя! Ну как, годится?

– Ишь ты, – не поддался на провокацию упрямый глас народа. – Годится… Это годится, когда под боком молодица, а тут как-никак Поступок… обмозговать сперва надо. И бить, выходит, Поступок, и не бить – Поступок… куда ни кинь, всюду клин. Эй, Белые Братья – Страничники, скажите заветное слово – пусть их всех ураганом раскидает, а мы пока посмотрим, а там и решать станем…

– Я им скажу! – заорал обнаглевший Талька. – Я им сейчас такое слово заветное скажу – век помнить будут! Ясно? Плесень бледная!

И уже тише, Вилиссе:

– Вила, тут у них столб заговоренный… Я хотел маму от него отлепить, да боюсь отвлечься. Вдруг эти поганки не побоятся, так ты в случае чего за мамой следи! Мне подсказывать не надо, я уже не маленький!..

– Да вижу, что большой, – улыбнулась краешком губ Вилисса и взглядом словно погладила мальчишку по голове.

Люди, стоявшие по краям толпы, начали взбираться повыше на склоны – оттуда было лучше видно. Молодой Страничник, чуть не плача, следил за ними. Возможное побоище неуклонно превращалось в зрелище. И вдобавок не то, что предполагалось вначале.

– Эх вы, – шептал он севшим голосом, – что ж вы так-то… Их же мало совсем, горстка на ладони, дунь – и пылью разлетятся!

– Их-то горстка, – степенно заявил Страничник постарше, горбатый и оттого изогнутый вопросительным знаком, – да только им Поступок совершить, как тебе утереться… Дунь на них – может, и разлетятся, только дуть у нас никто не обучен. А ты, Белый Брат, стой и не вякай лишнего – сам небось знаешь, как ихний малец разок Свидольфа переговорил… а Свидольф тебя раза в три покруче будет… вернее, был.

– Эй, вы! – перебил его наставления вопль Бакса. – Да-да, вы, Беленькие! Кончай шептаться и командуйте, чтоб дорогу нам дали! А не то перебью всех, а остальных Талька заколдует! Ну, кому сказано?!

– Кого – остальных? – спросил Талька. – Ты же сказал, что всех перебьешь.

– Их бить, – вполголоса отозвался Бакс, – что детей малых… Нельзя их просто так бить, Таля, гнусно это…

Договорить ему не дали. Хлопнула дверь в Книжном Ларе, подтаявший людской айсберг колыхнулся, вновь смерзаясь от страха и любопытства в единый монолит – впрочем, по-прежнему разрезанный надвое, – и по этому нетронутому проходу к столбу двинулся человек в широком складчатом одеянии.

Белом с серебром.

– Глава! – завизжал от восторга молодой Страничник. – Глава!..

– А-а-а-а… – эхом отдалось в толпе.

– Глава! – нестройно подхватили остальные Страничники. – Наконец-то! Держись, выползни да отступники, – Глава вам сейчас покажет!

Сверкающее одеяние искрилось на солнце, и люди у столба невольно жмурились.

– Покажи, Энджи, – шептал Бакс, не двигаясь с места и неотрывно следя за приближающимся Главой, – покажи… что ж ты нам покажешь? Покажи нам что-нибудь, милый Энджи, голубь господень, а мы посмотрим… Энджи, Энджи, друг ситный, Глава Книжкина…

И лицо Бакса плавилось странной смесью надежды, и недоверия, и жестокой любви.

Глава был уже в дюжине шагов от столба, когда лучник двинулся на перехват, почему-то не поднимая лука. Так они и замерли: суровый охотник, чьи руки неподъемной тяжестью оттягивала стрела с раздвоенным жалом, и ослепительно холодный Глава, словно зимний день в самый разгар лета.

– Ну что, Ах-охотник, – голос Главы был надменен и спокоен, – на пути моем встал?

– Встал, – глухо отозвался Ах после долгой паузы. – И теперь я на Пути Твоем стою, а ты, Глава, поперек него идешь.

– Так…

Глава повертел в узких пальцах тросточку с замысловатой резьбой, не обращая внимания на столб с Ингой, на звенящего от напряженного ожидания Бакса, на Тальку с подозрительно блестящими глазами…

– Так… Не успеет, так сказать, пропеть петух, как трижды отречешься от меня. Что, и стрелять в меня станешь, Ах-пророк? Имей в виду, я твою стрелу на себя не возьму. В себя взять – еще ладно, а на себя – дудки!

– Стану. – Слово это далось охотнику с трудом, но наконечник стрелы медленно пополз вверх и остановился на уровне груди Главы. – Еще шаг – и стану. А потом на нож упаду…

Истошный визг разорвал тишину – и Лишенный Лица запечник Болботун взбесившейся мышью кинулся к охотнику. С разгону он промахнулся, врезался всем телом в ногу Главы, на мгновение обхватил эту ногу, ткнулся лбом в голень, бормоча какие-то свои непонятные слова, – и снова бросился к опешившему Аху, норовя зубами вцепиться тому в щиколотку.

Ах испуганно отскочил, стараясь не наступить на разгневанную бестию, но через секунду ему пришлось уворачиваться от ржавого ножа подвальника Падлюка, ринувшегося на защиту друга, – и вдруг все остановились, тяжело дыша и ошарашенно глядя на Главу.

Глава хохотал. Он хрюкал, приседал в изнеможении, хватаясь за живот и клокоча горлом; слезы текли по его лицу, смывая личину Главы, презрительно-величественный грим, и это покрасневшее, смеющееся лицо было так хорошо знакомо Баксу, что тот сначала сдержанно булькнул, а потом не удержался и зашелся тем же громоподобным и неудержимым смехом.

– Бакся… – стонал Анджей, задыхаясь и повизгивая. – Баксик, родной, это ведь священная война! Это джихад, Баксик, это газават, крестовый поход верного апостола Болботуна против трижды еретика и отступника Аха!.. А этот, этот… Падлюк Львиное Сердце… Ой, умру сейчас без перерождения!.. Да чего ж вы ржете-то, олухи, я ж сдохну, на рожи ваши глядя…